Земля имеет форму чемодана

— Равноценный, равноценный! — заспешил Селиванов. — И не спорьте! Да и вообще неизвестно, высаживались ли американцы на самом деле на Луну или нет. А с вами случай бесспорный.

— Для вас, может, бесспорный, — сказал Куропёлкин. — Для меня — нет.

Селиванов задумался.

— Ну, возможно, познакомившись с вашей историей, — сказал он, — я увлёкся ею. И теперь горячусь. Вот и выходит, что верчусь ужом. По крайней мере, в разговоре с вами. То есть я признаю вас Пробивателем и Первопроходцем и считаю, что вы достойны наград и федеративного признания. Да что там — федеративного! В иные годы вас, проезжавшего, предположим, в открытых автомобилях по главным улицам столиц, забрасывали бы цветами, лицо же ваше вычеканивали бы на аверсах памятных медалей… Кстати, лицо у вас вполне подходящее для поездок с цветами и для медалей. А улыбка, редко правда, бывает такая же обаятельная, как у незабвенного… Ну, ладно… А вот фамилия ваша, простите, — сносная лишь для какой-нибудь Козюльки…

— Почему же для Козюльки? — обиделся Куропёлкин. — Во-первых, для Волокушки. Во-вторых, я никогда не стеснялся своей фамилии, ею удостоились мои предки, и в ней нет ничего постыдного…

— Да что это за птица такая — куропёлка?! — продолжал горячиться Селиванов. — Дурь какая-то! У вас, что, в Волокушке водились куропёлки?

— Водились! — сказал Куропёлкин. Хотя знал, что не водились. А впрочем, с чего он взял, что не водились?

— Водились не водились, не имеет значения! — воскликнул Селиванов. — Но Куропёлкин — фамилия не для героя и не для кумира толп. Человека с такой фамилией не станут забрасывать цветами и возить в лимузинах по столицам!

— А на кой мне ваши столицы и лимузины? — спросил Куропёлкин.

— Вам-то не нужны, — стал утихать Селиванов. — Вам-то не нужны…

В кружке его пива почти не уменьшилось, он поднял её, поднёс ко рту, но, не пригубив пива, опустил кружку на стол. Что-то не успокаивалось в его соображениях и требовало уточнений или логических согласий. Куропёлкин снова понял, что Селиванов его ровесник — сейчас и на вид. В иные же мгновения, видимо, ощущение себя государственным человеком, живущим заботами о престиже и мощи Отечества, наваливало на его плечи возраст вневременной важности. Можно было представить Селиванова в облике ответственного гражданина (подобающий костюм, темно-синий, двубортный, белая рубашка в полоску, галстук уважительно-серьёзный, но не мрачный, запонки недорогие, однако и не копеечные, часы, без поводов для раздражений, всего лишь за какие-нибудь две-три тысячи долларов). Такой Селиванов мог бы удачно заседать в Палате избранных, в верхнем ряду по соседству со Спикером. Но сейчас он был — ровесник, просто Андрей, отчасти растерянный или расстроенный чем-то, и сидел он не в парламентском прикиде, а в спортивной курточке поверх рыжей водолазки. И курточку надел на этот раз скромную, без олимпийских красно-белых обоев якобы от «Боске».

210

— Что-то я и впрямь увлёкся, — сказал Селиванов. — И стал нести слова безответственные. А главное — неразумные. Действительно, при чём здесь ваша фамилия? На Руси к каким только фамилиям не привыкали! А в других странах она и вовсе не стала бы раздражать. Я-то хотел говорить совершенно об ином. И именно тут поворот разговора начинает быть деликатным. То есть и не разговор, а вся ситуация с вами.

— И что же я такого натворил? — спросил Куропёлкин.

— Евгений Макарович, ничего вы не натворили! — опять взволновался Селиванов. — Ничего дурного вы не натворили. Но подвиг… Да и такого уровня… Он… Подвиг должен быть красив. Или хотя бы выглядеть красивым. Можно сказать, эстетически великолепным. А в вашем случае он, к сожалению, сопровождался запахами московской канализации и гнилью столичных мусорных контейнеров. Это явление было будто бы не замечено, а если кем-то и замечено, то списано на катастрофу в Фукусиме и на вызванные там течения, пригнавшие японский мусор к американским берегам. Но мы-то знаем, что произошло. И выходить с документами по поводу признания вашего подвига и достижения Страны могло бы оказаться делом сомнительным. Злопыхатели посчитали бы ваш подвиг причиной экологической катастрофы, и нашей стране приписали бы позорные деяния, в частности убиение китов и отравление залива неведомыми газами, то есть фактически — химическая атака.

— Я не убивал китов! — возмутился Куропёлкин. — А для отравления воздуха Мексиканского залива, откуда во мне столько газов?