Земля имеет форму чемодана

— Ну, не знаю, — сказал Бавыкин. — Кто-то, возможно, и по лирическим причинам, однако не буду вводить вас в заблуждения, а кто-то, и их должно быть больше, — из-за пригодности вашей натуры к служению обороноспособности державы.

— А обыкновенная женщина, — с осторожностью протянул Куропёлкин, — не могла бы вызволить меня?

Бавыкин с удивлением взглянул на Куропёлкин. Спросил:

— Вблизи вас есть сейчас обыкновенная женщина?

Куропёлкин смутился. Ответ его вышел совсем неловким:

— Есть. Вот, скажем, горничная Дуняша.

— Дуняша, — грустно произнёс Бавыкин. — У Дуняши нет средств для таких действий.

— Ну да, ну да, — закивал Куропёлкин. Ему было стыдно. Надо было немедленно менять направление разговора. Он спросил: — Сергей Ильич, чем было вызвано поощрение, якобы поощрение меня с выдачей мне сертификата на владение лунным урочищем на обратной стороне Луны.

— Большой участок? — спросил Бавыкин.

— Шестнадцать гектаров. Если верить бумагам.

— Ну, не слишком щедрое поощрение, — сказал Бавыкин. — Хотя и не мелкое. Да, не мелкое. Но ничего существенного сообщить вам не могу. Со мной не советовались. Кстати, и где этот наградной участок?

— На Луне.

— Это я понял.

— Возле какого-то кратера имени Бубукина. Сказали, назван в честь футболиста. Почти Бавыкина.

— Так! — вскочил Бавыкин. — Не удивлюсь, если скоро вас примутся угощать участками на Марсе, на Венере, на кольцах Сатурна и ещё чёрти где! Всё это не имеет никакого отношения к моим проектам! А меня даже не поставили в известность! Надо сесть за стол. И накормить себя. И напоить. И попробовать успокоиться.

Бронзовым колокольцем была вызвана обслуга, и к столу подали горячие вторые блюда, явно сотворённые по рецептам немецкой кухни, впрочем, о которой Куропёлкин имел смутное представление (ну, заходили однажды в Бременхафен). Насыщались молча, и выпивали молча, даже и без тостов в два слова, но хотя бы чокались. Никаких инициатив, в переводе на язык футбольных сладкопевцев — креативных действий, Куропёлкин решил не проявлять, никаких недоумений не озвучивать, зачем высказываться? Надо, заговорит. Но один вопрос в Куропёлкине всё же ныл.

Но Бавыкин пожелал откушать и мороженое, будто остался всё тем же обиженным и злым мальчиком, кому вместо хоккейных коньков подарили глобус.

И когда Бавыкин возвратился из деловых (или творческих) досад к терпеливому собеседнику, Куропёлкин спросил его вовсе не о том, о чём намеревался спросить.

— Сергей Ильич, можете посчитать меня дубиной стоеросовой, мне всё же охота узнать. Форма чемодана, узаконенная вами (для себя), — безусловная данность? Или выбранное вами условие для решения технологической задачи?

Бавыкин, видимо, ещё находился внутри своих досад. Наконец он сказал:

— Года три назад один астролог из раскрученных, ссылаясь на некие расчёты с опорой на беспорядки в затмениях и мифологические источники, заявил, что долгое время на месте четвёртой планеты нашей системы ничего не было. Но будто бы проносилось там нечто огромное, даже великанье, с пассажирами. Так вот, один из великанов, неизвестно по какой причине, вышел из Звездолёта, может покурить, чтобы не отравлять воздух в общественном месте, или ещё почему, но по рассеянности забыл то ли чемодан, то ли саквояж, то ли сундук. Так и возникла Земля. В мифах сундук признали ящиком Пандоры.

— Это не ответ, — покачал головой Куропёлкин.

— Это ещё одно напоминание о микро— и макрокосмосе. Как проживают муравьи, мы приблизительно знаем. А какие формы имеют разновидности макрокосмосов, нам неведомо. Если бы я принялся объяснять что-то всерьёз, вы бы меня всё равно не поняли. Значит, и не буду. Но вы-то хотели спросить о чём-то другом…

304

— Вы правы, — сказал Куропёлкин.

— Ну и спрашивайте, — кивнул Бавыкин. — А то ведь разойдёмся вскоре. И возможно, навсегда. Однако этого «навсегда» я не желаю.

— Ответ ваш необходим мне ради установления справедливости вашей оценки моей личности. Почему вы посчитали меня никудышным Пробивателем?

— А вы привыкли к слову Пробиватель?

— Увы, да, — сказал Куропёлкин.

— Мне вас жалко, — сказал Бавыкин.

305

Бавыкин встал.

— Давайте пройдёмся. Зайдём в сапожную.

На подходе к мастерской сапожника обнаружилась ниша с каменной лавкой.

— Присядем, — сказал Бавыкин. — Здесь акустическая яма.

Куропёлкин насторожился. А с чего бы вдруг кому-то, по разумению Бавыкина, необязательно было знать о том, что он, Куропёлкин, не годится стать настоящим Пробивателем? Отчего Бавыкин жалел его? Или отчего он Бавыкину виделся жалким?