Земля и море

В один из вечеров, когда Алексис с Яном задержались на покосе дольше обычного, Аустра отправилась их встречать на луг у берега реки, и они вместе возвращались домой. Поднимавшийся с озера туман осел на ближайших холмах и, медленно клубясь, плыл дальше, в низины. Где-то в поле тянул свою скрипучую песню дергач, над их головами с низким гудением пролетел жук. Дуновение легкого ветерка было теплым, как дыхание. Ян ушел вперед.

— Присядем, — предложила Аустра. — Какой прекрасный вечер, не правда ли?

Они присели на огромный валун.

— Алекси, ведь это просто удивительно, — шептала Аустра. — Здесь такой покой! Чего еще может желать человек! Прислушайся…

Но ничего не было слышно, кроме звуков, издаваемых земляным жуком, — монотонное протяжное стрекотание. Изредка проносилась летучая мышь. Алексису стало скучно.

— Может, пойдем домой? — предложил он. — Тебе не холодно?

— Подожди еще, я хочу тебе что-то сказать… — И непонятно, было ли это отблеском пурпурного заката или краской смущения, но лицо Аустры пылало ярким темным румянцем. И хотя ее не мог услышать никто, кроме Алексиса, она продолжала так тихо, что Алексис скорее догадался по движению губ, чем расслышал:

— Нас уже не двое, Алексис. Как ты думаешь, кто будет этот третий: мальчик или девочка? Кого бы ты хотел?

— Мне, право, трудно решить, — ответил он.

Это известие его и обрадовало и в то же время озадачило. Аустра с этой минуты стала ему еще ближе, и вместе с тем он сознавал, что новая, возникшая между ними близость отдаляла его от другого — от родного ему мира. Возникшая новая жизнь крепче привязывала его к чужой земле и ее судьбам, нежели могла это сделать Аустра: их ребенок будет жителем этой земли — именно этой и никакой другой, потому что здесь его родина. Алексису стало грустно.

3

С каждым днем все жарче разгоралось лето, и в природе все наливалось и зрело. А Зандав становился все мрачнее и унылее. Ему уже не хотелось находиться среди людей, он всегда устраивался так, чтобы работать отдельно от других. Редко разговаривал с людьми, и еще реже видели его улыбающимся.

Как ни старался он скрыть свое настроение, Аустра вскоре заметила, что с мужем творится неладное. По вечерам, если его не тревожили, он мог часами стоять у окна, не отрывая взгляда от горизонта, точно за ним скрывалось что-то одному ему ведомое, по чему-то он грустил и, иногда, забывшись, тяжело вздыхал. Он заметно охладел к теперешней своей жизни. Прежде он охотно толковал с тестем о том, какой способ ведения хозяйства наиболее выгоден для их усадьбы и какие желательно внести изменения. На досуге даже читал книги по сельскому хозяйству и делился с Аустрой своими мыслями о прочитанном! Теперь же книги лежали нетронутыми, и у Алексиса не было вопросов ни к жене, ни к тестю. Чем это объяснялось: только ли равнодушием или чем-нибудь другим?

Сам он молчал. Аустра считала неудобным расспрашивать его. С тревогой следила она за мужем и старалась разгадать причины такой перемены.

— Чего тебе не хватает? — как-то спросила она его.

— У меня все есть… — он старался приободриться и казаться веселым. — Все, что человеку требуется для тела и души.

— Может быть, у тебя есть какое-нибудь желание? Ведь у тебя свои привычки. Мы их не знаем. Если тебе не по вкусу какое-то блюдо или ты захочешь съесть что-нибудь, скажи мне.

— Ты такая хорошая… — погладил он ее по волосам. Но ничего больше не сказал.

Аустра старалась не быть навязчивой, не докучала ему назойливыми расспросами. Она окружила его вниманием и теплотой, на какие только была способна. В комнате было красиво, уютно, и этот уют Алексис ощущал на каждом шагу. Его даже баловали. Он был заядлым курильщиком, и, хотя Аустра не выносила табачного дыма, ему она разрешала курить в комнате, делая вид, что не замечает пепла, оброненного на скатерть или диван. Она подчинила свои привычки и вкусы его привычкам и вкусам. Умение приноровиться и уступки в мелочах сделали их жизнь настолько согласной, что даже завистникам нечего было сказать. И все же незаметный червь продолжал подтачивать их благополучие. Аустра ощущала это, но не могла найти причины. Зандав оставался таким же, как прежде, — усердный труженик, безупречный муж, и вместе с тем затаенная грусть не покидала его.

Было начало августа. В усадьбе Эзериеши все были заняты уборкой озимых, и Аустре пришлось самой везти молоко на молочный завод. Мог бы, конечно, поехать отец, но Аустра намеревалась купить заодно бязи — вечерами она шила детское приданое. Сдав молоко, она отправилась в магазин. Как обычно в летнее время, двери магазина были раскрыты, и изнутри доносился разговор продавца с покупателями: их там, видимо, было несколько.

— Вот увидите, в Эзериешах еще будет комедия, — громко ораторствовал, судя по голосу, какой-то старик. — Ну какой из него хозяин, если он даже лошадь не умеет запрячь! Как запрягать, так работника звать на помощь.