Земля бизонов (ЛП)

Никто не мог сказать наверняка, отправился ли хоть один корабль на поиски этой бредовой цели, если не считать экспедиции Хуана Понсе де Леона, который, потерпев неудачу, утешился тем, что в 1509 году завоевал остров Пуэрто-Рико, а в 1512 году открыл полуостров Флорида, а поблизости обнаружил некий остров, после чего стал утверждать, что это и есть тот самый легендарный Бимини.

И вот теперь, сидя на койке глупого доверчивого капитана, позволившего мошенникам обвести себя вокруг пальца, канарец с грустью думал, что по крайней мере один человек и впрямь попался на удочку негодяя Мелькиадеса Корралеса, пославшего на верную смерть горстку несчастных мечтателей.

Тот, кто ищет Бимини -

Чертов сукин сын!

Будет вечно молодым,

Ибо сдохнет молодым,

И останется таким

Вечно молодым.

Тот, кто ищет Бимини,

Век не будет знать нужды,

Потому как мертвецу

Деньги не нужны.

Тот, кто ищет Бимини,

Радость обретет,

Ибо грустных мертвецов

Не встречал никто.

Кто-то однажды в порыве вдохновения сочинил эти строки, дабы предостеречь неосторожных, вот только неосторожных с каждым днем становилось все больше.

5

Сьенфуэгос уснул на борту корабля, в единственном уцелевшем гамаке. Это была первая за последнее время ночь, проведенная под крышей. Он вдыхал запах дегтя, сопровождавший его во время перехода через океан, и в душе пробуждались далекие воспоминания о тех годах, когда он был невежественным юнцом с Гомеры — настолько невежественным, что, тайком прокравшись на корабль, искренне верил, что плывет в Севилью, хотя на самом деле направлялся в прямо противоположную сторону.

Оглядываясь назад, он вынужден был признать, что вся его богатая приключениями жизнь явилась результатом целого ряда абсурдных ситуаций — начиная с того благословенного дня, когда прекрасная и благородная дама полюбила невежественного козопаса, и кончая, видимо, той роковой ночью, когда он поранил руку о шипы ядовитой рыбы.

Когда же, когда злодейка судьба наконец перестанет устраивать гадкие сюрпризы?

Разве мало на свете других людей, которых она могла бы донимать своими глупыми каверзами?

Многие годы она носила его по свету, как ветер гонит весной тополиный пух, и вот теперь, когда ему наконец удалось пустить корни и обзавестись потомством, снова потащила Бог знает куда.

Но почему?

— Почему, о Боже, ты выбрал меня своей игрушкой, ведь я никогда и ничем тебя не обидел? — вопрошал Сьенфуэгос каждый вечер, прежде чем забыться сном. — Почему бы тебе не сжалиться и не вернуть меня к родным?

Больше всего это было похоже на молитву — насколько канарец Сьенфуэгос способен был молиться; но, тем не менее, это была самая настоящая молитва, и шла она из глубины сердца.

Ему снилось, будто он плывет по тихим водам Саргассова моря, а рядом спит его приятель Паскуалито из Лебрихи.

А поблизости, конечно же, вечно всем недовольный рулевой Кошак, добродушный картограф Хуан де ла Коса, обращенный иудей Луис де Торрес и даже его превосходительство адмирал Моря-океана, дон Христофор Колумб. Но едва первые лучи солнца проникли сквозь проломы в правом борту, Сьенфуэгос открыл глаза и с грустью обнаружил, что по-прежнему находится в одиночестве, в прогнивших гамаках никого нет.

Как нет и боцмана, который страдал бессонницей и имел привычку в ночные часы прогуливаться по палубе.

Сьенфуэгос по-прежнему совершенно одинок, пугающе одинок среди необозримых просторов Вселенной, населенной могучими и непредсказуемыми дикарями.

Он все никак не решался встать, впервые в жизни ему захотелось побыть под хрупкой защитой севшего на мель корабля, что догнивал теперь на песке. Ведь этот корабль был единственной ниточкой, связывающей его с прошлым и с тем миром, где ему довелось пережить неисчислимые бедствия, о которых теперь некому было рассказать.

Именно здесь и крылось, по его мнению, самое печальное в его горькой судьбе: Сьенфуэгос не имел возможности разделить с родными и близкими, ни горе, ни радость, ни веселье, ни печаль, ни страх, ни храбрость.

В такие минуты он чувствовал себя одиноким волом, пасущимся посреди гигантского необъятного поля.

Большую часть жизни он провел под открытым небом, его единственной крышей, как земля служила ему единственным ложем, и теперь, покачиваясь в гамаке внутри корабля, он словно находился в материнской утробе — единственным месте на свете, где он чувствовал себя в безопасности.

С той самой минуты, когда канарец впервые увидел солнце, оно, казалось, сопровождало его повсюду, подобно преданному другу.

Даже сейчас солнечный свет будто искал его, проникая сквозь щели и пробоины обшивки, словно призывая его покинуть убежище и выйти наружу, чтобы полюбоваться солнцем во всей его блистательной красе.