Земля

Потом, когда комнаты были готовы и земляной пол сглажен и утрамбован, он послал за кирпичами, и работники сложили их плотно, кирпич к кирпичу, и скрепили их цементом, и вышел хороший кирпичный пол в трех комнатах Лотоса. И Ван-Лун купил красной материи на занавеси к дверям, и новый стол, и два резных стула, чтобы поставить их по обе стороны стола, и две картины, изображающие холмы и воду, чтобы повесить их над столом. Он купил красное лакированное круглое блюдо с крышкой для сладостей и разложил на нем кунжутное печенье на свином сале и конфеты, и поставил блюдо на стол. Потом купил широкую и низкую резную кровать такую большую, что она заняла почти всю маленькую комнату, и к ней занавеси с цветами. Но ему стыдно было просить помощи О-Лан в этом деле, и по вечерам приходила жена дяди, повесила занавеси к кровати и сделала все то, на что у мужчины нехватает ловкости.

Все было готово, и больше нечего было делать. Прошел уже целый месяц, а дело все еще не было улажено. И Ван-Лун проводил время один на маленьком дворе, который он приготовил для Лотоса, он придумывал, как устроить маленький пруд в центре двора, и позвал работника, и тот выкопал бассейн в три квадратных фута и выложил его черепицей. И Ван-Лун пошел в город и купил для него пять золотых рыбок. Больше он ничего не мог придумать и ждал, как в лихорадке, конца переговоров.

За все это время он ни с кем не говорил, разве только бранил детей, если у них были нечистые носы, или кричал на О-Лан, если она не причесывала волос больше трех дней сряду, так что в одно утро у О-Лан брызнули слезы и она заплакала навзрыд. Он никогда не видывал, чтобы она так плакала прежде, даже когда они голодали. Поэтому он сказал сердито:

— Ну, жена, в чем дело? Неужели мне нельзя сказать, чтобы ты чесала свой конский хвост, без того, чтобы ты не расплакалась?

Но она ничего не ответила и только повторяла со стоном:

— Я родила тебе сыновей…

И он сразу замолчал и, почувствовав себя неловко, пробормотал что-то и оставил ее в покое, потому что он стыдился ее. Правда, перед законом ему не на что было жаловаться: жена родила ему трех здоровых сыновей, и они все были живы; и брать вторую жену ему не было никакого оправдания, кроме своей страсти.

Так продолжалось, пока не пришла жена дяди и не сказала:

— Дело улажено. Женщина, которая служит сводней для хозяина чайного дома, сделает это за сто серебряных монет. Их нужно сразу отсчитать ей на ладонь. А девушка согласна итти к тебе за нефритовые серьги, и за нефритовое кольцо, и за кольцо золотое, и за два атласных халата, и за двенадцать пар башмаков, и за два шелковых одеяла.

Из всего этого Ван-Лун услышал только одно: «Дело улажено» — и закричал: «Я согласен, я согласен!»

И побежал в среднюю комнату, достал серебро и высыпал его ей в руки, но потихоньку, потому что он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как добрые урожаи стольких лет уходят таким путем. А жене дяди он сказал:

— А себе ты возьмешь десять серебряных монет.

Тогда жена дяди сделала вид, что отказывается, пожимая толстыми плечами и покачивая головой, она говорила громким шопотом:

— Нет, нет, я не возьму! Мы из одной семьи, и ты мой сын, а я твоя мать, и это я делаю для тебя не из-за денег.

Но Ван-Лун видел, что, отказываясь, она все же протягивает руку, и он всыпал в нее серебро и считал, что оно истрачено недаром.

Потом он купил свинины, говядины, рыбы, молодого бамбука, каштанов, сухих птичьих гнезд с Юга, чтобы варить из них суп, и сухих акульих плавников, и всяких редкостных лакомств, какие только знал, и стал ждать, — если только жгучее, тревожное нетерпение можно было назвать ожиданием.

В один из знойных дней восьмого месяца года, которым кончается лето, она вошла в его дом.

Ван-Лун издалека увидел ее приближение. Она сидела в закрытых бамбуковых носилках, которые несли на плечах носильщики, и он видел, как покачиваются носилки, двигаясь по узкой тропинке, идущей по краю поля, и за ними следом шла Кукушка.

На одно мгновение он испытал страх и сказал самому себе: «Что это я ввожу в свой дом?» И едва понимая, что делает, он быстро прошел в комнату, где столько лет спал со своей женой, и закрыл за собой дверь, и в смятении ждал, пока не услышал голоса дядиной жены, которая громко звала его выйти, потому что «она» уже у ворот.

Тогда, смутившись, словно видел девушку в первый раз, он медленно вышел из дома в нарядной одежде и с поникшей головой, и глаза его бегали по сторонам и не смотрели прямо. Но Кукушка весело его приветствовала:

— Ну, не думала я, что мы состряпаем такое дельце!

Потом она подошла к носилкам, которые люди поставили на землю, и, приподняв занавеску, щелкнула языком и сказала:

— Выходи, мой Цветок Лотоса! Вот твой дом и вот твой господин!

И Ван-Лун страдал, потому что видел, как широко ухмыляются носильщики, и думал про себя: «Это просто лодыри с городских улиц, и не стоит обращать на них внимания». И так рассердился, что лицо у него разгорелось и покраснело, и он не захотел говорить с ними.