Землемер

— Алло, фройляйн, — говорит Эберт в бакелитовый рожок, — здесь восьмой, дайте мне четвертый блок, пожалуйста. Я надеюсь, кто-то все же дежурит. Алло, это кто? Карл? Ты не спишь там? Новости есть? Ясно. Не скажу, что ты меня обрадовал. А что ребята из третьего? Я понимаю, что работают, а результат? Вот и я о том же… Ну, у меня-то новость есть и немаленькая. Да-да. Так вот, угадай с трех раз, кого я сегодня встретил, когда поехал проветриться. Нипочем не догадаешься — нового геодезиста. Нет, не Вайдемана, я же сказал — нового. Это господин Штайн из Любека. Очень приятный молодой человек, я его уже ввел в курс дела. Ну, в общих чертах. Да, сказал. А что тут разводить секреты?! Тут не надо иметь музыкальный слух, чтобы понять, что тупицы из третьего ничего не добились. Я отсюда слышу, по телефону. Господин Штайн, пожалуйста, можете убедиться сами. Сейчас, Карл, он подойдет, а ты поднеси трубку к выходу каскада.

Пауль, полный дурных предчувствий, берет у Эберта наушник. Стараясь сохранить нейтральное выражение лица, он вслушивается в шорохи и потрескивания телефонной линии, но ничего особенного не слышит, только далекий шелест листьев на ветру. Потом кто-то кашляет, слышен стук о дерево, шум ветра в трубке внезапно делается громче и отчетливее, и даже приобретает некоторую музыкальность — словно огромный оркестр, сплошь состоящий из флейт и гобоев, вразнобой играет тысячи мелодий одновременно. Удивленный и растерянный, Пауль осознает, что это никакой не ветер, а что-то другое, непонятное, тревожное и манящее, что именно этот звук ему предлагается оценить и высказать свое профессиональное мнение. Да, но он в жизни своей не слышал ничего и отдаленно похожего! Этот звук даже не с чем сравнить, разве что с хоровым пением легиона ангелов господних… Он что, должен уловить в этой мешанине фальшивые ноты? Приходится выкручиваться.

— Да, вы совершенно правы, — говорит Пауль, возвращая наушник Эберту. Феликс невесело усмехается, глаза у него как у больной собаки.

— Тут любому ясно, что единственный выход, это отключение напора. Алло, Карл! Я завтра хочу выспаться, я приду только к одиннадцати. Вечером у меня по графику дежурство, придется бдеть, хотя смысла в этом, при сложившихся обстоятельствах, круглый ноль. И я хочу еще показать господину Штайну канцелярию, надо помочь молодому коллеге адаптироваться. Так что, не теряйте меня. Хорошо? Давай отбой. Пока.

— Так что, диспозиция патовая, господин Штайн, — говорит Эберт, вешая наушник на крюк и снова поворачиваясь к Паулю. За его спиной рожок немедленно сваливается с крючка и повисает на проводе. Пауль, не отрываясь, смотрит на раскачивающийся наушник, а Эберт продолжает объяснять тупиковость ситуации. — Мы хотим, но не можем. Граф может, но не хочет. Его величество и хочет и может, но пока не делает. Однако было бы непростительной глупостью думать, что будет позволено неограниченно долго увиливать. Мы так и не думаем, но… но… мы просто не заглядываем далеко. Живем сегодняшним днем. Как на войне. День прошел? Никого не убили? Выпить пива и завалиться спать. Новый день принесет новые проблемы и новую кучу дерьма для разгребания, но это будет завтра. А сегодня я желаю вам доброй ночи, дорогой господин Штайн. Не думайте ни о чем. Крепкий сон в девичьей кроватке — вот все, что нам всем нужно. Утром увидимся. Часов в десять, хорошо? Сервус, камрад. Фонарь я забираю.

Заперев за Эбертом дверь, возвращается Хайнц. Он вручает Паулю чадящий огарок свечи в жестяной кружке и знаком предлагает следовать за собой. Целую вечность они пробираются по узким извилистым коридорам, поднимаются на этаж выше и снова спускаются вниз, ступеньки скрипят и этот звук опять напоминает Паулю то многоголосое пение, которое он слышал в телефоне. Гудение огня в ацетиленовой лампе, думает Пауль, а я — словно ночная бабочка, должен лететь на этот звук и свет, чтобы узнать ослепительную истину прямо перед неминуемой смертью в пламени. Какая успокаивающая мысль! Мне надо поменьше фантазировать, а побольше смотреть вокруг, слушать и примечать. Чтобы не оказаться бабочкой-однодневкой.

— Это здесь, — говорит Хайнц, открывая фанерную дверь в конце очередного коридора. — У Эльзы оно попросторней было бы, но вы же не пошли.

Да, комнатка действительно, размером со стенной шкаф. Кровать, больше напоминающая ящик комода, поставленный на ножки, пара олеографий над кроватью — дева Мария и пейзажик с церковью — стул, на котором аккуратной стопочкой сложено чистое и отглаженное бельишко. На вбитом в стенку гвозде висит на деревянной распялке серое с черным форменное платье, белый передник и еще что-то такое же. На полочке у изголовья — оплывшая свеча в блюдечке и две сережки. Все вместе оставляет впечатление совершенно безнадежной бедности, такой, когда о перемене участи уже и не мечтается, дотянуть бы до тридцати без чахотки, а там — уж, будь что будет. Паулю кажется, что комната словно кричит беззвучным криком отчаяния. Он растерянно смотрит на Хайнца, но тот истолковывает его взгляд совершенно неверно.