Зелинский

Все очень изменились, особенно Тимирязев: перенес тяжелую болезнь, передвигается только с посторонней помощью, бородка поседела и поредела, а волосы темные и глаза по-прежнему вдумчивые… Каблуков раздался вширь, лицом пожелтел, под глазами отеки. Жуковский еще больше полысел. У Николая Дмитриевича русые волосы стали совсем седыми, седая бородка-эспаньолка. Остался по-прежнему легким, статным, глаза не стареют, смотрят молодо и такие же прекрасные, какими были не только 5, но и 20 лет назад.

Вот они снова вместе, но никто не стал вспоминать прошлое — говорили только о будущем.

Председательство взял на себя Тимирязев. Свое выступление он свел к трем положениям.

Необходимо уменьшить одуряющее количество экзаменов, развивать самостоятельное мышление, «а главное, нужен контроль общественного мнения. Теперь для этого пришло время, товарищи!» Он назвал их так, словно забыл старое, корпорационное «коллеги».

Зелинский во всем согласился с Климентием Аркадьевичем, поддержав его. И сейчас же заговорил о химии:

— Надо создать химическое отделение. Химии тесно на физико-математическом факультете.

— Первое, что надо сделать, — это потребовать отставки ректора, — предложил Тимирязев.

Все с этим согласились. Любавский был ярым реакционером, душителем всякой свободы мысли.

Тимирязев утомился, он с трудом поднялся. За ним зашли студенты и увезли домой.

После ухода Тимирязева к Зелинскому подошел Каблуков.

— Я считаю, — сказал он, — что на должность ректора следует выдвинуть Михаила Александровича.

Зелинский согласился:

— Вы правы, у Мензбира есть опыт.

Профессор. Мензбир был заместителем ректора университета до разгрома, учиненного Кассо.

Николай Дмитриевич временно, до приезда, семьи, поселился в своем рабочем кабинете. Диван, книги — вот все, что ему было нужно.

В университете было далеко до тишины и согласия, о которых он мечтал, когда возвращался. Здесь снова надо было драться. Усилия вернувшейся профессуры были безрезультатны, они не могли вывести университет из кризиса. Кризис был слишком глубок.

Вновь избранный ректор неофициально докладывал, вернее, жаловался профессорам естественного отделения Зелинскому, Каблукову, Анучину:

— Временное правительство не скупится на обещания, а когда доходит до дела, ничем не помогает и только все тормозит. Предложение совета о создании на факультете отделения химии отклонили.

— Чем мотивируют? — спросил Зелинский.

Мензбир только махнул рукой:

— Нет средств! Наше финансовое положение безнадежно подорвано. За университетом долг двенадцать миллионов рублей. Вот какое наследство я получил! Есть, правда, предложение, — продолжал он неуверенно, — заложить в банк здание и ценности, принадлежащие университету.

— Ну, уж это последнее! — возмутился Каблуков.

— Вы не все сказали, Михаил Александрович, — заметил Зелинский. — Беда не только в том, что нет денег, беда глубже. Почему лекционные курсы читаются не систематически? Почему студенты плохо посещают занятия? Можем ли мы это объяснить?

— Мы можем, товарищ профессор!

Голос раздался у двери. Зелинский быстро обернулся — на пороге стояли два студента. Мензбир слегка поморщился.

— Господа, прежде чем войти, надо постучаться.

Один из студентов резко ответил:

— Мы не считаем ректорский кабинет частной квартирой.

Второй сказал вежливо:

— Простите, просто не сообразили.

Вошедшие были представителями Студенческого дома.

Созданный накануне первой мировой войны Студенческий дом являлся легальной организацией, объединяющей демократическое студенчество. После свержения самодержавия Студенческий дом, возглавляемый большевиками, стал центром революционной борьбы в университете.

Мензбир предложил студентам сесть. Они сели. Первый сейчас же сказал:

— Нас беспокоит как раз то самое, о чем здесь говорил профессор Зелинский. Мы можем сказать даже больше: учебные планы не выполняются, практические занятия все время срываются, учебная работа в лабораториях и клиниках почти прекратилась.

Зелинский спросил:

— Как это могло произойти? Причина? Вы можете назвать причину?

Второй представитель студенческой организации ответил:

— Можем назвать целых три, — он стал загибать пальцы, — студенты голодают, студентам негде жить, ночуют в подъездах, спят на скамьях в парках… — Он замялся.

Первый добавил с вызовом:

— Профессора плохо относятся к студентам!

— П… п… профессора — плохо?! — Зелинский с удивлением смотрел на студентов.

— Не все, конечно, — вмешался второй.

— Надо сказать еще больше, — перебил его товарищ. — Все ваши попытки, — обратился он к ректору, — ни к чему! Пока университет зависит от распоряжений Временного правительства, ничто не сумеет вывести его из кризиса. Да и кто захочет выводить, кому это надо? Половина нашей профессуры — реакционеры. — Он встал и, сжимая спинку стула, жестко продолжал: — Следует немедленно разогнать студенческий исполнительный комитет. Кого он объединяет? Сынков фабрикантов и помещиков, идеологических врагов пролетариата!

Мензбир нахмурился.