Зеленое тысячелетие

Фил остался в темноте. Впереди тускло светилось высокое окно, от ног стремительно разбегались коты, нашедшие здесь приют. Он пересек комнату и подошел к двустворчатому окну из старинного, с неровной поверхностью, стекла. Вообще-то в книгах Фил встречал много смешных сцен, где упоминались примитивные окна, которые невозможно открыть. Однако это отворилось довольно легко и до конца. Беглец взобрался на подоконник и стал на четвереньки, удерживаясь одной рукой.

Внизу он увидел пахнущее плесенью деревянное покрытие девятнадцатого века и шифер. Напротив, метрах в шести, проходила улица верхнего уровня, заполненная мчавшимися электромобилями. Соединяла их металлическая балка шириной примерно сантиметров двадцать, едва видимая в свете фар. Балка была черной от грязи. Опорой ей служил кирпичный дымоход, расположенный рядом с окном. Собственно, одна нога Фила уже стояла на нем. Внизу лежали два этажа почти абсолютной тьмы.

То, что произошло потом, по всей вероятности, было вызвано подавляющим страх и успокаивающим лекарством, которое Юнона добавила в виски. Фил, однако, приписывал это влиянию Счастливчика и странному, хотя и на удивление действенному повелению Сашеверелла. Во всяком случае, Фил никак уж не был атлетом и к тому же слегка боялся высоты. Тем не менее он медленно встал на ноги, оторвался от окна, на мгновение замер… и легко побежал по балке. Затем неуклюже перевалился через ограждение на другом конце и растянулся на тротуаре.

В ту же секунду игла голубого света пронизала темноту позади него. Она разрезала бревно, на мгновение вспыхнула красным в нескольких метрах выше дома и погасла.

Какое— то время балка держалась, затем медленно сползла вниз. Дымоход лениво рассыпался. Снизу донеслись крики и чей-то визг. Крыша дома Экли съехала сантиметров на тридцать и замерла. Грибом взметнулась пыль.

А Фил уже мчался по улице к такси, припаркованному в нескольких домах от него. На ходу он заметил, что чем бы ни были эти ортосы у парней Мо Бримстайна, очевидно, у друзей доктора Ромадки они тоже имелись. Кроме того из головы не выходила мысль о тех, кто остался на сдвинувшемся чердаке. Ему казалось, что до слуха доносятся громогласные проклятия Юноны.

А вот и такси.

— В «Сверхзвуковой», — бросил Фил водителю. — Это нечто вроде ночного клуба.

— Да уж знаю, — сказал тот, и в его голосе почувствовалась некая грусть. Он остановил на Филе печально-безропотный взгляд, которым глядел на тех, кто, несмотря на увещевания, все же упрямо устремлялся к гибели.

IX

Единственным, что слышал Фил, спускаясь по темному пандусу в ненамного более светлый «Сверхзвуковой», был чей-то знойно-меланхоличный голос, певший «Блюз конца века». На пороге не было ни живого швейцара, ни робота, и •навстречу не торопилась хозяйка. По всей видимости, считалось, что посетители сами знают дорогу.

А их было много. Они сидели небольшими группами и настороженно молчали, словно издеваясь и бросая вызов бешеной суете своего времени и мнению, что такая суета приведет к любому исходу. В углах не стояли театрализованные музыкальные автоматы, не сверкали телеэкраны, в кабинках, по-видимому, отсутствовали портативные передатчики. Четыре живых музыканта тихо наигрывали на допотопных джазовых инструментах, и единственное янтарное пятно от прожектора падало на обманчиво-томную кофейного цвета певицу. Ее расшитое блестками платье закрывало тело вплоть до запястий и подбородка.

Мне сегодня тяжко, дорогая,
Саднит мое сердечко, родная…

Молодой человек и девушка вышли из противоположных темных углов и увидели друг друга. «Котенок!» — воскликнул он. Она, замерев, стояла, пока он не подошел и не дал ей оплеуху, отчего ее голова в рыжих кудряшках откинулась назад. Затем она прокричала: «Любовничек!» — и ударила его в ответ. Фил видел, что глаза парня расширились от удовольствия, а на щеке заалело пятно. Пара ритуально сплела руки и удалилась.

Ах, родной, кто мне поможет,
Когда мир, вконец отвязанный,
Лунно— пьяный, космосвязанный,
Уж сто лет исходит дрожью,
Может…

В этот момент Фил заметил отблеск черных волос Митци Ромадки и ее пелерину в самом дальнем углу комнаты. Он направился туда, внезапно почувствовав себя несколько неловко.

Туфли на «платформе» — мой тяжкий груз,
Новость любая — обуза из обуз
И
Я пою в конце столетья,
В конце тысячелетья
Свой печальный
Блюз…

Когда публика скорее приветственно прошелестела, нежели зааплодировала, Фил остановился в метре от столика девушки. Она была без вечерней маски и сидела с тремя молодыми людьми, которые держались как-то подчеркнуто отчужденно, словно наказывали ее за что-то, и производили впечатление гораздо большей загадочности и суровости (отличительной черты этого кабака), чем все остальные. Они держались со спокойным достоинством убийц.