Зельда Марш

Минута молчания. Затем девушка поднялась и прильнула к нему, покоряясь его крепкому объятию, его жадным, горячим поцелуям.

Через несколько минут он сидел на диване в соседней комнате и с довольным видом наблюдал, как Зельда суетилась, накрывая стол к обеду. Куда бы она ни пошла, что бы ни делала, она чувствовала на себе его влюбленный взгляд. И ей это не было неприятно.

4

— Покойной ночи, Зельда.

— Покойной ночи, доктор.

— Отчего бы вам не называть меня «Ральф»?

— Я всегда и в мыслях называю вас «доктор».

— А вы не могли бы попробовать?..

— Я попробую… Не знаю… Это будет так непривычно.

Он улыбнулся и привлек ее к себе.

— Нам было чудесно сегодня вечером, правда? Ты счастлива, цветочек?

Она поежилась, отвечая несколько принужденной улыбкой.

— А я так счастлив, благодаря тебе, — продолжал доктор. — Я весь день ни о чем не в состоянии думать — только о тебе и о том, чем бы тебя порадовать.

— И вы всегда умеете это сделать.

— Зельда! — Она позволила ему снова обнять себя, и, прильнув головой к его груди, слышала, как бьется его сердце.

— Лучше бы вы уже шли домой!

— Но придет время, когда мне не надо будет уходить отсюда, правда?

Она покачала головой.

— В один прекрасный вечер ты скажешь: «да»! — настаивал он.

Но она все отрицательно качала головой.

— Ну, покойной ночи, дорогая.

— До свидания.

— Ты все-таки любишь меня немножко?

— Немножко…

— И когда-нибудь будешь любить больше, девочка?

— Надеюсь, что буду.

— Поцелуй же меня.

Ока снова подчинилась. Когда он, наконец, выпустил ее, шляпа его смялась и нелепо торчала на макушке. У него был пресмешной вид.

— До свидания, моя радость! Так ты скоро позволишь мне остаться?

— Покойной ночи!

Заперев за ним дверь, она постояла, пока не затих на лестнице шум его шагов. Машинально вошла в комнату, остановилась у окна. Улица была почти пуста. Она следила глазами за редкими прохожими. Потом, отвернувшись, хмуро посмотрела на беспорядок на столе. Посуду можно вымыть и завтра утром. Она терпеть не могла мыть посуду…

Впереди ночь. Свет уличных фонарей играл на потолке комнаты, рисовал отражение окна на белой стене напротив. Все предметы в комнате словно сторожили Зельду… Тишина… Над ней, под ней, вокруг нее… Молчание пустого дома… Подходящее место для привидений. Быть может, души умерших людей, что приходили сюда в течение двадцати-тридцати лет гнуть спину с утра до вечера, навещают в виде призраков этот старый дом? Мертвецы неслышно скользят по лестницам и конторам…

Сделав над собой усилие, она отогнала эти жуткие представления, и мысли ее вернулись к Бойльстону. Он был так добр к ней, он любил ее… Он был трогателен… и стар… Она представила себе его редеющие волосы, белый жилет, немного засаленный у карманов… складочки на сорочке…

О Майкл, Майкл, застенчивый, улыбающийся Майкл! Она вспомнила его сильные молодые руки, обнимающие ее, вспомнила его чистые, свежие губы… Горячие слезы обожгли ей щеки.

— Майкл!

Мертвая тишина вокруг давила на нее. Одна! Одна среди этих стороживших ее стен!

— Майкл!!!

Тихие, крадущиеся шаги у двери, ручка замка шевелится как будто…

Зельда вскакивает, прижимая руки к дико стучащему сердцу.

— Доктор, доктор, доктор, — стонет она.

Молчание. Никого. Потревоженный котенок шевелится подле нее.

Она хватает его и прижимает к себе. Испуганная маленькая девочка средь зияющего мрака ночи, одна в огромном нежилом доме.

5

В день, когда Зельде минуло восемнадцать лет, Бойльстон повез ее обедать в отдельном кабинете у Тортони, и Зельда в первый раз в жизни пила шампанское. Доктор был еще более обычного щедр и нежен в этот день. Он подарил ей золотые часы, золотую булавку в виде бантика, которую собственноручно приколол к ее шелковой блузке. Сверх того дал ей целую горсть золотых монет по двадцать долларов, чтобы она купила на них, что ей захочется. С этого дня она сама себе госпожа — сказал доктор. Дядя больше не имеет власти над ней.

Эту ночь он оставался с нею до утра, под условием, что не тронет ее. Он сдержал слово, и они проболтали всю ночь, как добрые друзья. Через несколько дней он снова настоял на том, чтобы остаться у нее. На третью ночь она сдалась — и наутро чувствовала к себе ненависть и презрение. Весь день просидела на одном месте, судорожно сжимая пальцы и неподвижно глядя в пространство, а слезы текли и текли по ее щекам… Она чувствовала себя оскверненной, опозоренной навеки.

— О Майкл, Майкл, Майкл, — как я могла?! Как я могла быть такой мерзкой, недостойной твоей любви, как я могла изменить тебе?!

Глава шестая

1

Сан-Франциско — город холмов. По их склонам лепятся ряды словно игрушечных, нарядных домиков, красных, белых, коричневых; с громкими звонками ползут трамваи. Маркет-стрит перерезает по диагонали город от бухты до Твин-Пикс. Вдоль этой широкой и людной улицы, перемежаясь с деревянными лотками, на которых продают мясо и зелень, с «салунами», тирами, киосками, оклеенными пестрыми рекламами, перемежаясь с игорными домами, аптеками и банками, высятся кирпичные и каменные дома, в основном занятые торговыми предприятиями.