Здравствуй, сынок

Тепло стало мало-помалу распространяться по дому. Почувствовав это, Семёныч ещё больше открыл печную заслонку, чтобы усилить приток воздуха. Потом принялся наводить порядок: подмёл полы, протёр пыль, да решил навести порядок на полке с книгами. Там же лежала большая картонная коробка с документами, письмами и фотографиями. Поставил коробку на стол, и присел. Притомился что-то. Не те уже годы, и здоровье не то. Бездумно открыл коробку и стал перебирать аккуратно сложенные пачки – письма и фотографии. Вот они вместе на первомайской демонстрации в Петрозаводске. Передовиков леспромхоза направили в столицу для награждения в Кареллеспроме. В их числе и Александр оказался. Всей семьёй поехали. После награждения почётной грамотой и вручения премии решили сфотографироваться. Зашли в фотоателье, и фотограф запечатлел их радостные молодые лица. И дети – такие, будто живые. И жена – молодая ещё, удивительно родная и близкая. От фотографии, а может и от воспоминаний, даже тепло какое-то идёт. Умилился Семёныч, вспоминая эту поездку, даже слеза накатила. А вот Серёжка, годика два. Уцепился ручонкой за мамкину юбку, смеётся, под неё залезть норовит. И жена смеётся, сдерживая малыша. А вот из армии. Мужик. Серьёзный и металл во взгляде. А вот с невестой. Беременная уже, а ещё не поженились. Хорошо помнил Семёныч, какое письмо отправил сыну. Громы и молнии! Вот после этого письма и перестал Серёжка писать. «Может не стоило так строго?» – до сих пор корил себя старик. А, с другой стороны, как ещё надо было? Это где ж это видано, чтобы невеста уже на сносях, а они не расписаны. Побалуются и разбегутся в разные стороны? И что будет с внуком? Не такому он учил сына! И отец его такому никогда не учил! И дед! Натворил дел – будь мужиком! Держи ответ! А то пошла мода беспризорщину плодить! Вспомнил, опять пропустил эти чувства через себя, и затрепыхалось сердечко, забилось тремолой, сначала колокольчиком, а потом уж набатом. Потемнело в глазах, аж дыханье спёрло. Еле успокоился, да начал дальше копаться. Вытащил всё, что было. Один маленький целлофановый пакетик на дне остался. Никогда не обращал на него внимания. Лежит себе и лежит. А тут решил посмотреть, что там. Может и ненужное вовсе. Чего место зря занимать? Развернул, а внутри какая-то вчетверо сложенная бумажка. Достал, расправил, и понял, что это телеграмма. Хотел прочитать, но не осилил, буквы сливались. Сходил за очками. Висели теперь на стене на цепочке после того, как сослепу сел на них, да сломал. Одел очки, разгладил ладонью бумагу и принялся читать вслух: «Ваш сын, Бойко Сергей Александрович скоропостижно скончался 11.07. 2001. Похороны 14. 07. 2001. Приносим свои соболезнования. Администрация.». Прочитал и не поверил: «О ком это они?» Вроде бы всё ясно, куда уж ясней, а сердце никак не хотело принимать. И ум не хотел. Что же они такое пишут? Всё ещё не веря, что это правда, схватил бумажку и побежал к соседке. Может с ума сошёл на старости-то лет? Совсем башка перестала соображать?

Ворвался в дом, глаза на выкате, дрожащую руку с бумажкой протягивает, тычет пальцем, мычит что-то, но никак не может сказать что-то членораздельное. Николаевна даже испугалась поначалу, а потом, сообразив, забрала бумагу и стала читать. Теперь наступила и её очередь удивляться. Непонимающе подняла испуганные глаза на Семёныча, вновь прочитала, и отшатнулась, будто горе волной накатило.

– Да что ж это такое? – с ужасом произнесла она, посмотрела на дрожащего всем телом соседа, и испугалась уже за него.

– Ну-ка, присядь давай! – схватила его за плечи и усадила к столу. Села сама и стала перечитывать телеграмму.

– Когда Иру похоронили, помнишь? – спросила она.

– Как же не помню? Аккурат на Сергия Радонежского и похоронили, – 18 июля.

– А в больнице она сколько полежала?

– С неделю, наверное. Я-то на делянке был. Как сообщили, что у неё инсульт, так сразу и приехал. Дней, наверное, пять в больнице дежурил, пока не померла.

– Ты вспоминай, давай, вспоминай! Может она тебе что-нибудь в больнице сказать хотела?

– Да что здесь вспоминать-то? Плакала только. Лежит, глаза открытые, не моргает даже, а слёзы текут и текут. Я тогда подумал, что так оно при инсульте и бывает. Платком вытирал, да и всё. А так, может и хотела, да что могла? Паралич ведь! Она как бревно была. Перед самой смертью только и отпустило. Вот тогда и сказала мне последние слова про Серёжку.

– Понятно, – кивнула головой Николаевна.

– Что тебе понятно? – взъярился Семёныч.

– Ты тогда на делянке был. Так?

– Ну, так!

– Значит телеграмму она получила, когда тебя не было дома. Так?

– Наверно.

– Да что ж, наверно, если ты на делянке был!

– И что?

– Ну, как что? Сын умер, тебе не сообщить, на похороны не успеть! Представляешь её состояние? Вот инсульт и шарахнул.

– А тебе-то почему не сказала? Дружили ведь вроде?