Здравствуй, мишка!

А встреча Петра с медведем у Вологодского ручья?

... Медведь рылся у дороги, фыркал, чихал. А Петро шел, припадал на протез. До медведя близко. Ждать, когда уйдет? Поздно ждать — задержишься в дороге, солнце уже к елкам, да и нога не настоящая, чтобы ночью ковылять по тайге. И Петро подошел еще ближе и спокойно сказал: «Здравствуй, Мишка!..» Мишка поднял голову, поводил носом и уступил дорогу.

И о таких мирных встречах рассказывают почти все. Но, может быть, эти жесты примирения со стороны медведя только от трусости? По лесу носились такие безумные охотники, как Василий, били зверя, громыхали ружьями. И зверь, встречаясь с человеком и помня его воинственные сигналы, просто извинялся, просил пощады и фыркал от страха, как месячный котенок на кобеля. Ох уж нет! Как не хотел бы я оказаться на месте того же самого Василия там, за озером, у глухариного «точища».

... На ток Василий пошел с товарищем. До глухарей было еще далеко. Шли громко и бездумно. И «раскатились» на медведицу. Заранее о звере ничего не знали. Потом куда-то со страху стрельнули, когда медведица пошла на людей. Еле-еле удалось убежать. И бежал тот самый Васька, который не боялся в лесу решительно ничего.

Пусть рассказы Петра, Василия, дедки Степанушки не до конца достоверны, пусть охотники, рыбаки, пастухи что-то забывают сказать, что-то опускают, что-то прибавляют в своих рассказах, но всегда слышишь от них одно и тоже: «Медведь — зверь любопытный и доверчивый, пока человек не обидел его, и никогда ни с того ни с сего не кинется на тебя...» И этому еще больше веришь, когда вдруг слышишь, как какая-нибудь тетка Матрена, женщина хоть и родившаяся в лесной деревушке, но далеко не охотничьего призвания, рассказывает:

— Сошла дорогу легко. Так у Пашева водой побрела чуток.

— А медведя не встречали?

— А что я, за зверем шла, что ль...

— А видели?

— Поди, и видала.

— А где?

— Да где еще ему быть — за Пашевым и стоял у самой грязи.

И все.

Я слушаю и знаю, что там, у края грязи, сразу за Пашевым ручьем, сегодня стоял тот самый медведь, чью лежку я отыскал в своей первой дороге по лесу. Медведь был, по-прежнему оставался хозяином своего «дома». И тетка Матрена видела его сегодня.

Моя белая контурная карта продолжала оживать новыми подробностями. Собранная информация требовала хотя бы предварительной обработки. Ведь совсем скоро я сам пойду в тайгу. Что ждет меня впереди? Как встретят меня хозяева тайги? Что отвечу я?

Не знаю, может быть, тогда на берегу таежного озера в пустой лесной деревушке, где рядом бродили медведи и волки, у меня родилось какое-то особое отношение к зверю. Может, в чем-то я был не прав, допускал неточности, оценивая поведение медведей, но мне хочется и сейчас вспомнить те выводы, которые сделал я для себя в 1965 году перед первой дорогой в глубь Медвежьего Государства...

Первую черту характера медведя, которую я пытался определить выгодно для себя, я назвал добродушие.

Добродушие... Может быть, точнее было сказать — уравновешенность. Но мне казалось, что природная сила зверя, уверенность, с которой этот зверь шагал по тайге — ведь хозяин в тайге пока он, — не могли не родить особого психического настроя, который у людей мы обычно и называем добродушием. Медведь добродушен, не желает ссориться по пустякам, но памятлив на обиды и зол, когда его вынуждают отступать или защищаться. Добродушие могло родить у зверя и своеобразное доверие к окружающему, пока окружающее не приносит обиды, боли.

Не мог я отказать медведю и в любопытстве. Медведь всеяден. Отсюда и своеобразная широта кругозора, разнообразие кормовых угодий и путей передвижения. Память прочно удерживает все, что уже видел, узнал.

Эти короткие выводы и помогали мне верить, что любая моя встреча со зверем в тайге окончится благополучно. Я постараюсь уважать медведя, хотя и буду все время помнить о тех крайних случаях состояния животного, когда напрочь могут быть забыты все жесты примирения, все предупреждения и возможные мирные исходы.

Крайние случаи остаются.

Медведь-шатун. Поднятый из берлоги зверь, не нашедший новую берлогу или не улегшийся в берлогу с осени от летней и осенней бескормицы. Голодный большой зверь обречен в зимнем лесу на гибель. Нет ягод, нет муравейников, травы, корней, гнилых пней, грибов... По глубокому снегу не загонишь лося. Медведя ждет голодная смерть, и перед этой неизбежной смертью медведь сам несет смерть всему живому.

Голоден и зол зверь при выходе из весенней берлоги. Голод терзает его после долгого зимнего сна. Худые бока, хищный блеск глаз. Не раз видел я останки лосей, сваленных зверем на апрельский наст, и, честно говоря, не очень верил тогда, что весной голодный зверь помнит свои жесты и сигналы предупреждения.

Гон. Период спаривания. Горячие следы самки. Рев дерущихся самцов. И вряд ли разгорячившийся самец будет невозмутимо позировать перед объективом фотоаппарата.

Не очень хотелось мне испытывать терпение и медведицы-матери. Кто ее знает, за кого примет она меня, ревностно оберегая своих медвежат.