Здесь стреляют только в спину

– Эй, у них «Кипарисы»! И гранаты, мужики!

– Линяем! – ревел Борька.

– Да подожди ты, – отмахивался Турченко. – У нас ни огня, ни дэты. Как через тайгу пойдем?

– Лови! – швырнула мне Невзгода автомат. Я поймала – как вратарь закрученный мяч. – Еще лови! – Бросила подсумок с ремнем. – Уходим! – Помогла Турченко взвалить на спину рюкзак. В это время кто-то замкнул на мне ремень с подсумком...

От Храма прилетел исполненный страданий вопль. Мы замерли, завороженные. Последний мученик за веру не преминул воспользоваться бледным шансом. Но шанс оказался иллюзией. Прекратив стрельбу, он спрыгнул с верхотуры на горящую крышу купола. Кувыркаясь, объятый пламенем, слетел по скату и, жутко воя, ушел в свободный полет...

Замерло все – стрельба, крики. Только свиньи тупо орали в своих загонах, да факел пожара жадно тянулся к богу...

Мы побежали на юг, к реке, по жидким кустикам картошки и кабачковым грядкам.

* * *

Мы отмахали добрых две трети пути до заросшей сосняком скалы, когда обнаружили погоню. Застучали автоматы, и пули над головой стали разнообразить наш скучный бег.

– Ложись! – вскричал Сташевич.

Мы упали в изрытую землю. Я отбросила приклад – конструкция «Кипариса» такова, что без этих действий не сможешь прицелиться: в походном положении скоба приклада лежит поверх ствольной коробки.

– Вляпались! – ругнулся Турченко. – Вот ведь, итить твою налево...

Погоня была солидной. Человек двенадцать в развевающихся рубахах вырвались из поселка и теперь бежали за нами, беспорядочно стреляя. Пока далеко, но расстояние быстро сокращалось. Мужики открыли ответный огонь. Я тоже куда-то пальнула. Ударило в плечо, «Кипарис» отклонился – я выплюнула половину коробки, кинулась ловить убежавший автомат.

– Женщины, уползайте к скалам! – гаркнул Борька. – Порезвее!... Там нас прикроете!.. Мужики, а ну залпом – три пятнадцать!

Застрочили дружно и напористо. Бегущая фигура споткнулась о кочку, выронила автомат и с размаху грянула оземь. Остальные присели.

– Ага! – завопил Борька. – Прям в лобешник!

Я ползла по-тараканьи, отчаянно перебирая конечностями. Земля скрипела на зубах, я отплевывалась, кашляла. Страх гнал, как надсмотрщик с кнутом, каждая очередь за спиной была равносильна порции горячих. Иногда я не выдерживала – поднималась на ноги и, согнувшись в три погибели, бежала. Вспоминала про пулю в затылке, падала. Скала приближалась. Невзгода опередила. Когда, вереща и подвывая, я допрыгивала по-лягушачьи последние метры, она уже сидела за уступом скалы, постреливая одиночными. Я упала рядом, тяжело дыша, выставилась в небо и не сразу сообразила, что товарищи остались в западне, ждут помощи, а я тут прохлаждаюсь...

– Стреляй, идиотка! – зарычала она.

Я засела за камень, с изумлением обнаружив на себе подсумок с тремя рожками. Соображать было некогда: я уперла приклад в ноющее плечо и стала искать цель.

Поле просматривалось, как на картинке. Прогресс в диспозиции определялся мертвым: раньше он бежал впереди всех, теперь лежал последним – живые уползли далеко вперед. Еще один получил ранение. Он полз рывками, волоча за собой ногу. Наши отползали, огрызаясь одиночными – экономили. Стрелять им было неудобно – пули взбивали землю или летели над головами. Я навела ствол, уперла приклад. Вскочил какой-то отчаянный в авангарде, чтобы разом догнать отступавших. Я нажала на спусковой крючок: очередь пошла дугой, опустошая магазин, фонтанируя у него под ногами: не попала, но отчаянный залег. Я вставила новый рожок, оттянула затвор. Ударили одновременно: Невзгода – одиночными, я – как попало. Атакующие остановились. Кто-то отполз, сплющился в борозде. Борька привстал на колено, плюнул двумя пулями. Под его прикрытием Сташевич с Турченко перебежали. Разлеглись в траве, застрочили. Борька сделал три олимпийских прыжка и, как дайвер с борта судна, нырнул рыбкой. Я вбила третий рожок – экономия неуместна. Уже свыкаясь с грубым норовом «Кипариса», застрочила по белым пятнам, начинающим продвижение... Борька ввалился в укрытие.

– Девочки... – Лежа на спине, выбил из «калашникова» магазин, вставил последний, упал на позицию. Длинная очередь оглушила – словно отвертку забили в ухо! Я перестала стрелять, заткнула пострадавший орган и, кажется, истошно завопила...

Сташевич махнул через гребень, а Турченко не успел. Жалобно вскрикнул, застыл на краю и вроде как собрался сползать. Сташевич с Борькой, не сговариваясь, схватили его за грудки, втащили на нашу сторону. Он снова закричал, упал на колени.

– Девчата, не смотрите, стреляйте! – взмолился Борька.

Мы опомнились. До сектантов метров тридцать, они уже вставали, чтобы сделать последний бросок. Такие дикие, самобытные... Мы ударили в два ствола, в упор. Кто-то повалился с диким ревом; еще один, противно вереща, закружился, как ротор вокруг статора. Остальные залегли, ударив по гребню. Но нас там уже не было – обдирая ногти, мы сползали к своим. Совершенно бледный Турченко – ни кровиночки в лице – пытался встать.

– В плечо попали, с-суки...