Здесь на Земле

Очень много кроликов у проселка, что ведет на Лисий холм; и даже внимательный водитель рискует переехать там парочку ушастых. Лишний повод, кстати, держаться подальше от холма. Марч Мюррей, уроженка здешних мест, тоже так считает вот уже девятнадцать лет. Все это время она прожила в Калифорнии, где чистые, желтые, как лимон, рассветы заставляют забыть о существовании всех других мест мира. Например, здешнего леса, где в октябрьский послеполуденный час легко перепутать день с ночью и где дождь льет с такой силой, что никакая птица не взлетит. Именно в один из подобных дней, когда небо — цвета камня, а ливень так холоден, что обжигает кожу, Марч вернулась домой, и хотя возвращаться не планировала, все же очутилась здесь по своей собственной воле.

Сам по себе этот акт не означает, однако, что она тотчас вновь стала «местной» (притом что, как и прежде, помнит, например, имена владельцев всех городских магазинов). За время своего отсутствия Марч позабыла, во что способен превратить немощеную дорогу ливень. Она ходила по ней раньше каждый божий день, но сейчас ухабы куда глубже тех, что ей помнятся, и когда взятый напрокат автомобиль наезжает на поваленные бурей ветки, раздается ужасный звук наподобие хруста костей или сердцебиения. Машину кренит, на подъемах она тужится и всякий раз шипит, проходя глубокую лужу.

— Похоже, мы таки застрянем, — объявляет Гвен, дочь Марч и истый глас судьбы.

— Нет, не застрянем, — убеждена Марч.

Возможно, так бы оно и было, не будь Марч столь уверена в своих словах. Она изо всех сил выжимает газ, по своему обыкновению — торопливо, и машина, рванув, въезжает в самую глубокую лужу, где некое время плавно погружается, а затем окончательно глохнет.

Гвен испускает стон. По самое днище в мутной воде, в двух милях от ближайшей цивилизации.

— Поверить не могу, что ты это сделала!

Гвен уже пятнадцать. На днях она основательно обстриглась и выкрасила волосы в черный цвет. И тем не менее осталась весьма симпатичной, несмотря на все эти свои диверсии. У ее голоса несколько лягушачий обертон (из-за сигарет, которые она тайком выкуривает), и эту интонацию Гвен умело пускает в ход, когда чем-то недовольна.

— Теперь нам никогда отсюда не выбраться, — «квакает» она.

Марч чувствует, что нервы на пределе. Они в пути с самого рассвета: сначала из Сан-Франциско летели в Логан, [1]затем из Бостона катят в этом прокатном автомобиле. Последняя их остановка — взглянуть на приготовления в похоронном бюро — окончательно ее добила.

Она бросает взгляд на себя в зеркало заднего вида и недовольно хмурится. Вердикт: хуже, чем обычно. Марч мало ценит то, что многие сочли бы самыми яркими ее чертами, — благородные линии рта, темные глаза, густые волосы, которые она из года в год подкрашивает, скрывая серебряные прожилки, что стали появляться; едва лишь она вышла из девичьего возраста. Все, что Марч теперь видит, вглядевшись в отражение: она бледна, истощена и на девятнадцать лет старше, чем была, когда уехала из этих мест.

— Мы выберемся отсюда, — говорит она. — Не бойся.

Она проворачивает ключ зажигания. Двигатель затарахтел… и стих.

— А я тебе говорила, — вполголоса ворчит Гвен.

Без включенных дворников ничего не разглядеть. Дождь звучит музыкой с другой планеты. Марч откидывается на сиденье, закрывает глаза. Она и так, не видя, прекрасно знает: слева тянутся поля фермы Гардиан и стоит каменная стена, забравшись на которую она ходила с раскинутыми руками, готовая ко всему на свете. Ей действительно тогда верилось, будто она держит свою судьбу всей пятерней, как если была шариком из зеленого стекла или яйцом малиновки, брелоком, который глупая девчушка, найдя, берет себе. Ей верилось: все желанное со временем получишь, ведь судьба — сила, что работает на тебя, а не против.

Марч пробует опять завести машину. «Давай, детка», — приговаривает она. Эта дорога — совсем не то место, где ей хочется находиться. Ей слишком хорошо известно, кто живет неподалеку, и постучаться в его дверь отнюдь не входит в ее планы. Марч жмет на газ всем телом и душой в придачу, и зажигание наконец срабатывает.

Гвен обвивает шею матери руками. Междоусобица до поры до времени забыта, а равно и причины, по которым Марч настояла тащиться с ней за тридевять земель, а не остаться дома с Ричардом.

Что, мать не верит дочери? Или та совершила у себя дома в Калифорнии федеральное преступление? Нечто вроде. Вещественное доказательство номер один: противозачаточные таблетки на дне рюкзака Гвен, зажатые между салфетками «Клинекс» и батончиком «Сникерс». Доказательство номер два: «травка» и рулончик папиросной бумаги, найденные на днях в ящике ее тумбочки. И конечно же, номер три, самое отягчающее доказательство из всех: отсутствующее выражение лица у любой пятнадцатилетней девчонки. Номер три — вот причина и следствие. Номер три — вечные проблемы, и слезы ночь напролет, и ледяной холод отношения к матери — не важно, по поводу или без.