Здесь был Баранов

Торговец безмолвно встал с табурета и толкнул Диму кнутом в шею. Дима побрел назад, к остальным. Его место под деревом, конечно, было уже занято. Остальные оживленно переругивались, выясняя, кто виноват в том, что их бирему, промышлявшую черт знает чем, пустили ко дну, а их самих изловили и вот гонят теперь в рабство в город Гераклею.

Дима остановился перед пиратами-неудачниками.

– Мужики, подвиньтесь, а? – сказал он.

Спор на мгновение прекратился. На него посмотрели с искренним удивлением.

– Я попросил вас подвинуться, – напомнил Дима. – На солнце очень жарко.

Они захохотали. Это был откровенно пиратский хохот. Приоткрыв рот, Дима взирал на них с удивлением. Он ничего не понимал. Ведь эти люди – его товарищи по несчастью. А они нагло потешаются над ним. Удивление не спеша превращалось в гнев. Дима побагровел. Его светлые волосы встопорщились, как перья. И нарушая все правила международной солидарности трудящихся, рассвирепевший Дима врезал ногой в подбородок хохочущему пирату.

Смех замер. Они вскочили на ноги, все пятеро, и молча окружили его, явно намереваясь ловким ударом цепями по голове раскроить ему череп. Дима встал в боевую позицию. Сражаться без рук, одними ногами, ему еще не приходилось. Он провел прием с такой молниеносной быстротой, что двое из нападающих не успели даже закрыться. Оставались еще трое. Дима повернулся спиной к дереву. Его мог спасти только отточенный смертоносный флям левой ногой с поворотом. Спасибо, Ванька гонял его на тренировках, приговаривал: «Пригодится в жизни, вспомянешь меня». Вот и пригодилось. Пригодилось в нелепой его барановской жизни. Переглянувшись, бывшие пираты вдруг заискивающе заулыбались.

– Да ты чего, парень, – сказал один из них. – Садись в тенек, отдохни.

Дима недоверчиво пожал плечами.

– Садись, садись, – поддакнул второй.

Все еще настороженный, Дима устроился между корней, положив связанные руки себе на колени. Два поверженных им противника слабо шевелились на земле и хриплыми голосами проклинали богов.

– Завтра будем в Гераклее, – задумчиво сказал один из бывших пиратов. – И распродадут нас, братцы, задешево, как каких-нибудь сардов.

– Он действительно собирается всех нас продать? – спросил Дима.

– Конечно, – последовал ответ. – А что ты думал? Было время, мы и сами приторговывали людьми.

– У меня на родине такого нет, – гордо сказал Дима.

– Ты никак скиф?

– Нет, – ответил Дима.

– Значит, не скиф, – сказал пират и скучно почесался. – И не псесс, часом?

– Не псесс я, – уныло сказал Дима.

– И не хавк? – на всякий случай уточнил настырный пират.

– Да русский я, русский, – не выдержал Дима. – Отвяжитесь.

И они действительно отвязались, но сквозь сон Дима слышал их голоса, бубнившие то тише, то громче:

– Я же говорил, что он боруск. Боруски все такие…

– Да, странный он какой-то, – прошептал второй голос, и все провалилось в черноту сна.

Торговец поднял их рано, торопясь пройти дорогу до Гераклеи прежде, чем наступит нестерпимая жара, и вскоре уже небольшая процессия брела в сторону города.

– Я есть хочу, – сказал Дима одному из своих товарищей. – У нас в интернате в это время завтрак.

– Интернат – это где?

– На севере… – Дима вздохнул. – Тебя как зовут?

– Окрикул, – гордо сказал пират.

– Красивое имя, – вежливо отозвался Дима. – Ты не знаешь, Окрикул, почему он нас не кормит?

Бывший пират усмехнулся.

– А с какой стати? Он нас и голодными продаст, будь уверен.

Дима поежился, но промолчал. Торговец, проезжая на лошади, мимоходом стегнул обоих по плечам.

– Да удушит тебя Мефитида[8] в своих смрадных объятиях, – тихонько проворчал Окрикул ему в спину.

Дима споткнулся о камень, подняв облако пыли. Глупость какая-то. Почему его занесло в Древний Рим? Какие кнопки он там перепутал? Троечник несчастный, недостойный сострадания сюковец. Теперь надо каким-то образом не уронить своего достоинства, чтобы потом не было мучительно стыдно. Потом? А вдруг не будет никакого «потом»? Дима похолодел. Что, если он навсегда завязнет в этом Древнем Риме? О знамя СЮКа, о Великий Космос, что же он будет делать в этой стране? Хорошо еще, что его заставляли изучать латынь. Надо хотя бы узнать, в какой век его занесло.

Дима лихорадочно стал думать. Он только сейчас сообразил, что приключение затягивается. Итак, век. Нужны какие-то привязки. Что же там было, в этом Древнем Риме? Дима поднатужился и припомнил: в Риме был Карфаген. Карфаген должен быть разрушен.[9]

– Ну, как там Карфаген? – спросил он нарочито легким тоном, словно вел светскую беседу.

Окрикул посмотрел на него как-то странно.

– Разрушен Карфаген, – задумчиво ответил он.

– И давно?

Окрикул помолчал, не зная, как реагировать на подобные вопросы, но Дима со всей задушевностью, на какую был способен, произнес:

– Если бы ты знал, Окрикул, как это важно для меня.

Бывший пират с сомнением почесал ухо скованными руками.

– Да лет уж десять прошло, – сказал он наконец.