Зажгите костры в океане

Мы входим в избушку. Здесь прохладно и сухо. Густой нерпичий запах окутывает мне голову… Я вижу круглую железную печку, дощатые стены, низкий столик, широкий топчан у стены. На столике — две винтовки, какие-то шкурки, мотки ремня, торбаса. Два потемневших плаката призывают нас встретить день выборов трудовыми успехами. Распижоненный горнолыжник мчится по склону. Девица в красном купальнике стоит на берегу неизвестных вод.

— Тебя как зовут? — спросил я, отрываясь от девицы.

— Анкай, — прошептал меховой комбинезон.

— По-ихнему значит маленькая Аня, — объясняет Хыш, потрогав пальцем купальник.

Девчушка громко прыскает. Я оглядываюсь. Белозубый развеселый чертенок глянул на меня с порога. Одно мгновение. И снова мохнатый серьезный гномик смотрит навстречу.

— Сделай нам чай, Анютка, — добрым голосом сказал Хыш.

Что-то шумнуло, хлопнуло дверью, звякнуло чайником. Топор затюкал за стенкой. Вздохнув, Хыш сел на нары. Я вышел на улицу.

Черный в бисеринках воды чайник болтался на треноге. Маленькая Анютка огромным топором тюкала по огромному, как кашалот, плавниковому стволу. Я взял у нее топор, стал отсекать от кашалота синеватые щепочки. — Рразз, — щепки исчезли из-под самого лезвия топора. Я даже охнул от испуга. Раз, два, три. Синий дым окутал чайник. Раз-два… Анютка вынырнула с другой стороны дома. В руках у нее была ощипанная птица.

…На чашках остался привкус морской воды. Их мыли в море. Это были очень интересные чашки с какими-то хитрыми цветочками. Я никогда не видал таких в магазинах. Мы сидели на низких скамейках, расстегнув ковбойки. Наша хозяйка где-то успела переодеться. Я увидел не очень чистое ситцевое платьишко и смешные ботинки с загнутыми носками. Смуглые руки легли на колени. Из-под топчана выполз лохматый щенок и дружелюбно посмотрел на нас.

— Бобик, — сказала Анютка.

— Бобик?

— Бобик. — В комнате хихикнуло. Как будто вспыхнула и погасла спичка. Щенок радостно тявкнул.

Хыш лег на широких досках, смотрит в потолок. Наверно, «точит» злобу на Макавеева. Окурок, другой метнулся к порогу.

Я иду по берегу.

Собаки, как по команде, двигаются следом. Среди голых галечниковых куч непонятным образом растет трава. Море подталкивает к ней желтые ремни морской капусты.

Сзади стукает камень, и вперед выбегает Бобик. Он смотрит на меня преданными глазами, только ноги у него приплясывают совершенно независимо от головы. Я чувствую, что Анюта сзади. Уж это точно.

— Ты в школу ходишь, Анютка? — спрашиваю я воздух за спиной.

— Да, — дохнуло оттуда.

— В интернат?

— Да.

— В какой класс?

Ответа нет. Я оглядываюсь. Анютка стоит метрах в трех от меня, и снова я вижу только два черных неправдоподобных блестящих сгустка любопытства. Было семь чудес света. Я — восьмое чудо.

— В первый?

— Н-нет.

— Во второй?

— Н-нет.

— В третий?

— В первый. — Анютка застенчивой каруселью обходит восьмое чудо света.

Бестолковый Бобик тщетно пробует укусить приливную волну.

Я не знаю, сколько времени мы молчим, только за это время солнце успевает стукнуться о далекие горы и снова взмывает вверх, как радужный детский шар. Отчаянная усталость подползает сзади из тундры и хватает меня за горло. Я еле успеваю добрести до избушки и упасть на нары. Колыбельный запах шкур и звериного жира уносят меня в темноту.

— Товарищ прокурор, — бормочу я. — Позовите сюда судмедэксперта. Пусть он вскроет меня, и вы увидите внутри убитые идеалы. Макавеев глушил их по голове большими кусками камня…

Просыпаюсь я от кашля. Хыш сидит на нарах в майке и курит. В углу Анютка сшивает какие-то тряпочки.

— Смотри ты, — говорит Хыш, — до чего приспособилась к этой жизни.

Он зевает с отчаянным вывертом. И остаток дня просто куда-то исчезает.

Хыш забрал себе «Беломор», лежит на солнышке… Греет щетинку. Под треножником безостановочно курится дым. И целый день я наблюдаю, как мелькает мимо меня ситцевое платьишко и ботинки с загнутыми носками. Анютка появляется сбоку, сзади и спереди. Она возникает на фоне стен, тундры и моря. Временами она просто повисает в воздухе.

— Пора идти, — говорю я вечером Хышу.

— Куда? — лениво спрашивает он.

— Не меня ведь били. Тебя, Хыш, били.

— Это ты верно подметил, Гегелек.

А через минуту он вскакивает в веселом оживлении. «Эй, мышонок, отец твой возвращается!»— радостно кричит Хыш.

Мы втроем сидим за столом. Хыш, я и темноволосый, темнокожий тихий человек — Анюткин отец.

— Ты давай, давай, — говорит Хыш и делает рукой понятный всем народам мира жест. Анюткин отец извлекает из мешка бутылку. Хыш берет на себя руководство. — Раз-два-три-четыре, — булькает он в свою кружку. Потом передает бутылку нам. Северный мужской обычай: каждый льет себе сам. Я с гордостью посматриваю на себя со стороны. Сидят взрослые мужчины, пьют спирт. Полярный охотник, бывалый человек Хыш и я.

Бывалый человек и полярный охотник хмелеют. Я, наверное, тоже.

— Привет тебе от Макавеева, — пьяным голосом говорит Хыш.

— Макавеев — о-о!

— Гад Макавеев, — говорю я.