Завтра ты умрешь

– Ты собираешься им все рассказать? – Банницкий произнес эти слова так тихо, что женщина скорее прочитала их по его судорожно искривленным губам. – Ты это сделаешь?

– Нет! – Она сглотнула горький колючий комок, застрявший в горле. – Но ты не сможешь их изолировать от мира! Они узнают правду! На что ты надеешься? Если завтра эта актриса не получит денег, она пойдет в милицию! Как ты ее остановишь? Убьешь?! А эту Наталью? А меня?

– Лестно, что ты меня считаешь такой роковой личностью, но это опять же полный бред. – Он отвернулся к камину, поднес к огню руку и взглянул на часы. – Я устал, уже поздно. Лягу у себя в кабинете.

На этот раз промолчала она. Банницкий направился к лестнице, ведущей на второй этаж, поднялся на несколько ступенек и, внезапно остановившись, перегнулся через перила:

– Знаешь, мы с Ксений последние пять лет так и жили – она у себя на третьем этаже, я у себя на втором. Я бы и вовсе не приезжал, но нужно же было сохранять видимость семьи.

– Кому нужно? – глухо возразила она.

– Мне, – просто ответил он. – Мне и детям, хоть они и были далеко. Конечно, рано или поздно они узнали бы правду, ты права… Но тогда они поняли бы еще кое-что – как я все эти годы заботился о них. Я один! Для нее семья уже не существовала. Так что не пугай меня тем, что они все узнают. Со временем они меня поймут. Спокойной ночи.

Женщина стояла неподвижно, глядя на опустевший лестничный пролет, слушая, как его шаги затихают наверху. Дверь на веранду все еще была открыта, и Марина видела, как в розовом свете низко свисающего на цепях фонаря кружатся мелкие мотыльки. Каждое утро на дне абажура скапливалась целая горстка невесомых обгоревших тел, их вытряхивали за перила и снова вешали неотразимо притягательную приманку, сзывавшую сюда ночных насекомых из глубин уснувшего парка.

Марина вышла на веранду и погасила фонарь. Постояла немного, обхватила себя за локти, стараясь дышать ровнее и глубже, чтобы успокоиться, – сердце все еще билось чаще обычного, лицо горело после перенесенной схватки, в которой она потерпела полное поражение. «Надо зайти к Надежде, – подумала она. – Только та, наверное, уже уехала. И правильно сделала, отсюда надо бежать, раз он ничего не желает рассказывать! Откуда я знаю, вдруг он сам давно сошел с ума?!»

Прикрыв за собой дверь, женщина вернулась в дом, поднялась на второй этаж и почти ощупью нашла дверь спальни Надежды. Свет в коридоре был погашен, только в конце его виднелась светлая полоска – это горела лампа в кабинете банкира. Марина постучалась к Надежде и, не получив ответа, вошла в комнату, чтобы своими глазами убедиться, что она пуста…

Банницкий не торопился ложиться – устроившись в кресле с чашкой холодного чая, неведомо с каких пор стоявшей на столе, он просматривал на сон грядущий газету. Марина вошла, не постучав, и остановилась на пороге, ожидая, когда хозяин кабинета обратит на нее внимание. Тот поднял голову:

– Ты еще не спишь? Ну, давай мириться!

– Я-то не сплю, – ответила Марина далеко не мирным тоном. – А вот твоя сестра спит как-то очень крепко. И слишком долго, на мой взгляд.

– Она здесь еще? – удивился Банницкий, кладя газету на колени. – Узнаю Надю. Ее так просто не выкуришь!

– Я повторяю – мне не нравится, как спит твоя сестра! Иди и посмотри сам! – Голос женщины внезапно повысился, и Банницкий поморщился – в глухой ночной тишине любой резкий звук ранил слух.

– Чего ты хочешь от меня? – раздражаясь в ответ, поинтересовался он. – Ложись и не думай о ней! Уж она-то выспится, будь уверена! Это мне, наверное, придется принять снотворное после всего, что ты мне наговорила!

Однако женщина не сдавалась и продолжала настаивать, чтобы тот пошел вместе с ней в спальню Надежды. Смирившись, банкир отставил в сторону чашку.

Марина не пожелала снова входить в спальню, а осталась в коридоре, дожидаясь возвращения Банницкого. Ждать пришлось недолго, минуты две, но женщине они показались целым часом – так странно растягивалось время в напряженной тишине, наполнившей замерший, словно в ожидании дом. Наконец Банницкий появился на пороге. Марина коротко спросила:

– Что?

– Надо позвонить врачу, – тихо ответил он.

– По-моему, поздно, – дрогнувшим голосом возразила женщина. – У нее лицо и руки как лед. Миша, со мной что-то делается, я сейчас закричу! Она умерла, да? Это то, что я думаю?

Банницкий обнял ее, преодолев слабое сопротивление, и тогда женщина порывисто прижалась к нему и, дрожа, икая и всхлипывая, принялась повторять, что хочет немедленно уехать, она не такая сильная, какой себя считала, с нее довольно, она ничего не хочет знать, ей страшно…

– Тише, дорогая, тише. – Он гладил ее взлохмаченную челку, вытирал слезы, щедро струившиеся по горячим щекам. – Успокойся! Разбудишь детей! Они ничего не должны знать! Слышишь? Дети ничего не должны знать!