Завоеватели

Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе. Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.

— Он из приюта Витинга, — сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул от себя бессильную синякину руку.

В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных или поврежденных рассудком — тех, от кого отказывались городские приюты, находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и остроумным предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги.

Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз… И почему его так испугало слово «чародей»? Наверное, с головой у него не все в порядке, решила Анна-Стина.

— Как он вообще попал в армию? — спросила она брата.

Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:

— Сволочь.

Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и провел пальцем по ее щеке.

— Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества. Мерзавец… — Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно, полуприкрыв глаза. — Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.

Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял, что все время думает только об этом.

Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.

— Как ты думаешь, — спросила она, — город сдадут?

Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:

— Умнее было бы сдать его без боя.

— Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?

Он улыбнулся.

— Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.

2

Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг поражения.

Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице, выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от старого форта.

Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане — члены городского магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники; уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах, подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.

Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки. Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса разбивали мостовую.

По всему городу звонили ахенские колокола. Они начали звонить сами собой, словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены, и звон получался слабый, жалобный.

По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного кучей добра сидели те, кто не мог идти.

Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам. Казалось, все в городе пришло в движение.

Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной. Ингольв вышел в гостиную босой, поежился — утро было прохладное — бросил на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где еще мать, а до нее — бабка близнецов всегда держала воду.

— Что случилось? — спросила Анна-Стина. — Почему звонят?

Ингольв пожал плечами.

— Должно быть, Карл Великий где-то умер, — сказал он, пролил на себя воду и замолчал, заметно разозлившись.

Анна-Стина еще раз выглянула в окно.

— А соседи, похоже, съехали.

Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:

— Анна, что у нас на завтрак?

Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел. Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры, капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.

— Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя ненароком подстрелили.