Заводь

— Конечно, нет, детка. Тут нечего стыдиться.

Когда она прижималась своей мягкой щекой к его щеке, вся его твердость мгновенно улетучивалась.

— Ты не знаешь, как я люблю тебя. Я бы все на свете отдал, лишь бы ты поняла, что у меня на сердце, — говорил он и искал ее губы.

Наступило лето. Зеленая горная долина благоухала, холмы покрылись ярким ковром цветущего вереска. Один солнечный день сменялся другим, и прохладная тень берез манила путника, утомленного знойным блеском дороги. Этель больше не вспоминала Самоа, и Лоусон перестал нервничать. Он решил, что она примирилась с новой жизнью, и ему казалось, что его страстная любовь не оставляет в ее сердце места для тоски. Но однажды его окликнул на улице местный врач.

— Послушайте, Лоусон, зачем вы позволяете своей жене купаться в наших горных речках? Тут вам не Тихий океан.

Лоусон очень удивился и не сумел этого скрыть.

— Я не знал, что она купается. Врач засмеялся.

— Ее видело множество народа. Об этом болтают все, ведь этот затон близ моста — довольно-таки неподходящее место для купанья, и к тому же купаться там запрещено. Но не в этом дело. Я не понимаю, как она может купаться в такой холодной воде.

Лоусон знал затон, о котором говорил доктор, и ему вдруг пришло в голову, что он чем-то напоминает заводь на Уполу, где Этель любила купаться по вечерам. Извилистая прозрачная речка, весело журча, бежала между скал, образуя чуть повыше моста спокойный глубокий заливчик с небольшим песчаным пляжем. Затон осеняли большие деревья, только это были не кокосовые пальмы, а буки, и лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, искрились на водной глади. Лоусон содрогнулся. Он представил себе, как Этель каждый день приходит к затону, раздевается на берегу, погружается в воду — гораздо более холодную, чем вода в родной заводи, — и ее на мгновение охватывают воспоминания о прошлом. Он снова увидел в ней сказочного духа реки, и он никак не мог понять, почему проточная вода с такой силой влечет ее к себе. В тот же вечер он отправился на реку. Он осторожно пробирался меж деревьев, и поросшая травою тропинка заглушала его шаги. Вскоре перед ним открылся затон. Этель сидела на берегу и глядела на воду. Она сидела очень тихо. Казалось, река неотвратимо притягивает ее к себе. Наконец она встала и на мгновение скрылась из виду. Потом он увидел ее снова. В свободном широком платье, легко ступая по мху босыми ногами, она подошла к реке, бесшумно скользнула в воду и медленно поплыла. Казалось, это плывет не женщина, а какая-то сказочная фея. Он не мог понять, почему это зрелище так бередит ему душу. Он подождал, пока она выбралась на берег. Мокрое платье плотно облегало ее тело. Постояв так с минуту, она медленно провела руками по груди, вздохнула легко и радостно и скрылась из виду. Лоусон повернулся и пошел обратно в поселок. Острая боль пронзила ему сердце — он понял, что Этель по-прежнему для него чужая и что его ненасытная страсть навсегда останется неудовлетворенной.

Он ни словом не обмолвился о том, что видел. Он вел себя так, будто ничего не случилось, но с любопытством поглядывал на жену, стараясь понять, что у нее на уме. Он стал относиться к ней еще нежнее, словно надеялся своей страстной любовью заглушить глубокую тоску в ее сердце.

И вот однажды, вернувшись домой со службы, он, к своему удивлению, не застал ее дома.

— Где миссис Лоусон? — спросил он служанку.

— Она уехала с мальчиком в Абердин, сэр, — отвечала служанка, слегка озадаченная вопросом. — Велела передать, что вернется с последним поездом.

— Ну что ж, прекрасно.

Ему было досадно, что Этель не предупредила его о поездке, но он не беспокоился — она в последнее время часто ездила в Абердин. Он даже обрадовался, что она походит по магазинам и, быть может, успеет побывать в кино. Он отправился встречать последний поезд, но она не приехала, и тут он вдруг испугался. Войдя в спальню, он сразу увидел, что на туалете ничего нет. Он открыл платяной шкаф, выдвинул ящики комода. Они были наполовину пусты. Этель сбежала.

Лоусон пришел в ярость. Было уже поздно звонить в Абердин и наводить справки, но он и так понял, что произошло. С дьявольской хитростью Этель выбрала время, когда в банке готовили годовой отчет и он не мог за нею погнаться. Служба связывала его по рукам и ногам. В газете он прочел, что на следующее утро уходит пароход в Австралию. Сейчас она уже едет в Лондон. Из его горла вырвались рыдания.

— Я сделал для нее все на свете, — кричал он, — а у нее хватило совести так поступить со мною! Как это жестоко, как невероятно жестоко!

В ужасной тоске прошло два дня. Наконец он получил письмо, написанное ее ученическим почерком. Писание всегда давалось ей с трудом.

«Милый Берти.

Я не могла больше выдержать.

Я возвращаюсь домой.

Прощай,

Этель».