Пенелопа откинулась на кровать и тяжело выдохнула, чувствуя в плечах и во всем теле боль от желания чего-то, что находилось лишь в шаге от её досягаемости. Её разочарование было чудовищным, а пульс — учащенным, и она не могла отогнать от себя пугающие мысли о том, что произойдет, если кто-нибудь узнает, как именно заканчивается каждый вечер её недолгой семейной жизни.
Глава 4
«Городская болтовня», пятница, 9 февраля 1900 года.
Огонь пылал в камине гостиной дома номер семнадцать в парке Грэмерси, служившем крышей над головой трем поколениям семьи Холланд. Слышался треск горящих веток, потому что обитатели комнаты вели себя необычайно тихо. После завтрака они устроились на слегка потрепанных стульях в стиле бержер [1], расставленных по всей комнате на разном расстоянии от камина. Миссис Холланд сидела ближе всех к источнику тепла, одетая в платье из черного крепа с высоким воротом и узкими манжетами. Её старшая дочь Элизабет расположилась неподалеку. На коленях девушки лежала раскрытая книга, но она ее не читала. Бывший деловой партнер покойного мистера Холланда, Сноуден Трэпп Кэрнс, который в последнее время так часто приходил на помощь его семье, отдыхал справа от Элизабет. Покойный глава семейства с портрета, висящего над камином, взирал на них сверху с выражением, более похожим на скепсис, нежели на мудрость.
— Странно, что ты вчера не посетила бал у мистера Бушара, — миссис Холланд даже не подняла глаз, произнося эти слова. Она читала утренние газеты с обычным вниманием. Диана ходила на бал — она вернулась, когда Элизабет уже спала, и пока что не выходила из комнаты. Тётя Эдит, сопровождавшая её, тоже пока не появлялась. — Ты могла бы приятно провести вечер, потанцевать с кем-нибудь. В любом случае, твоя сестра не может в одиночку представлять нашу семью.
Элизабет медленно перевела взгляд от языков пламени к матери, все ещё держащей в руке сложенную газету. В сравнении с оранжевым огнем кожа миссис Холланд казалась почти синей в свете раннего утра. Элизабет открыла рот, хотя ничего не собиралась говорить. Она знала, что причинила много боли старой леди. Миссис Холланд, урожденная Луиза Гансвоорт, была законодательницей нравов высшего света до того, как около года назад в семье не начали происходить беды. Они потеряли сначала главу семьи, затем все свои деньги, а вскоре после этого Элизабет поступила по велению сердца — что было отнюдь нелегко, учитывая её безукоризненное воспитание — и сбежала с бывшим лакеем своего отца. И теперь, когда Элизабет закрывала глаза, она почти чувствовала прикосновение к своему лицу обнаженной кожи Уилла.
— Молодые Шунмейкеры, скорее всего, были там, и ты смогла бы успокоить всех, кто гадает, не завидуешь ли ты их союзу, всего лишь на несколько минут изобразив радость от встречи с ними, — продолжила мать.
Элизабет положила руки на колени, покрытые плотным хлопковым платьем кремового цвета в вертикальную темно-синюю полоску. Платье подчеркивало тонкую талию, но расширялось к бедрам, плечам и в рукавах, окутывая её изящную фигуру. Элизабет моргнула, стараясь сдержать слезы, и про себя пожалела, что не может послушаться мать. Это было бы так просто и осчастливило бы пожилую леди. Но Элизабет очень хотела навсегда остаться дома, никогда не выходить в свет, не прихорашиваться и не веселиться.
Она была виновата в смерти Уилла. Его застрелили люди, которые думали, что защищают её. Неожиданно, из множества ружей они устроили расстрел — и эти залпы остались в её памяти самыми ужасными звуками, которые она когда-либо слышала в своей жизни. Они бы не стали защищать Элизабет, если бы не верили в иллюзию, что она так тщательно выстроила: будто она непорочная светская девушка с безукоризненными манерами и роскошными нарядами, которая ни за что по собственной воле не покинет Нью-Йорк в погоне за кучером.
Старшая мисс Холланд опустила глаза, жестоко укоряя себя, но продолжала молчать.