Зависимость

Весной я возвращаюсь в домик на Эвальдсбаккен. Сад наполнен благоуханием форзиции и бобовника, цветущие грозди которых свешиваются над изгородью вдоль узкой гравийной дорожки. Яббе накрыла праздничный сладкий стол со свежеиспеченными домашними кренделями, и за ним сидят умытые и нарядные дети. В центре стола — картонка, поддерживаемая вазой с цветами. «Добро пожаловать домой, мама» — выведено кривыми печатными буквами, и Хэлле рассказывает, что сама это нарисовала. В ожидании похвалы она пристально глядит на меня своими раскосыми, как у Эббе, глазами. Двое младших сидят скромно и тихо, и когда я пытаюсь погладить по голове Трине, эту маленькую чужую пташку, та отталкивает мою руку и прижимается к Яббе. Ну что же ты, не узнаешь собственную маму, укоряет Яббе. Я задумываюсь: Яббе поддерживала их в первых шагах, она лепетала с ними, дула на порезы и пела на ночь. Только Хэлле еще близка мне и болтает, как ни в чем не бывало. Она рассказывает, что папа женился на женщине, которая, как и я, пишет стихи. Но ты намного красивее, преданно добавляет она, и Яббе булькает от смеха, пока наполняет мою чашку. Твоя мама, говорит она, такая же красивая, как и в момент нашего знакомства. Уложив детей спать, мы с Яббе долго разговариваем. Пьем купленный ею смородиновый ром, и моя туманная тоска немного утихает. Уж лучше иногда пропустить рюмочку, говорит Яббе с покрасневшими щеками и моргающая чаще обычного, чем вся эта дрянь, которую ваш муж вливал в вас. Ах так, отвечаю я, теперь вы хотите сделать из меня алкоголичку? Значит, из огня да в полымя? Мы обе смеемся и договариваемся, что она будет брать отгул каждую среду после обеда и каждые вторые выходные. Выходных у бедняжки не было уже несколько лет. Она просит совета, чем бы ей заняться, и я рекомендую дать брачное объявление в газету. Я и сама об этом подумывала. Люди не созданы для одиночества, говорю я. Приношу бумагу и карандаш, и составление объявлений очень забавляет нас: мы описываем себя, упоминая обо всех свойствах, которых ищет каждый мужчина. Мы дурачимся вовсю, и я поднимаюсь к себе поздно ночью. Яббе украсила комнату свежими цветами, но меня мгновенно захлестывают воспоминания о том, что здесь происходило, и я ложусь не раздевшись. Мне мерещится тень фигуры, которая ходит вокруг и собирает пылинки, неразборчиво бормоча себе что-то под нос. Что с ним стало? Я подхожу к окну, открываю и высовываюсь наружу. Звездная ночь. Рукоятка ковша Большой Медведицы целится прямо в меня, и по едва освещенной улице бредет молодая пара, крепко обнявшись. Они целуются под фонарем. Мигом захлопываю окно — мне снова кажется, как и во времена брака с Вигго Ф., что мир населен сплошь влюбленными парами. С тяжелым сердцем раздеваюсь и ложусь спать. Вдруг вспоминаю: забыла молоко для принятия хлораля, склянку которого мне дали с собой в больнице. Когда он закончится, доктор Борберг пришлет новый рецепт. Он не желает, чтобы я обращалась к другому врачу. На прощание он просит звонить ему, если возникнут проблемы, и в целом держать в курсе дел. Я спускаюсь в кухню за молоком и снова ложусь в постель. Наливаю три мерных стаканчика вместо двух положенных и, пока притупляющее действие распространяется по телу, думаю о весне, о том, что еще молода и никто в меня не влюблен. Невольно обнимаю саму себя, скручиваю подушку и прижимаю к себе, словно что-то живое.