Завещаю вам жизнь

Хабекер перечитывал записанные имена: фон Вольцов, Шрейбер, Кирфель, Реннер, Больц Кто? Один из этих людей или кто-то, совершенно неизвестный, не названный Штейном?

Или ниточки, вопреки предположениям, тянутся к жениху Штраух, к этому Карлу Гауфу?

«Может быть, я сделал ошибку, не допросив до сих пор Гауфа? — подумал Хабекер. — Может быть, как раз он прольет свет на всю эту историю? Бывает, что самыми опасными оказываются те, кто выглядит наименее замешанным...»

Хабекер подошел к окну, открыл форточку. Долго дышал свежим воздухом. День выдался ясный. Даже закрыв глаза, Хабекер ощущал, как ярко светит солнце.

Потом он вернулся к столу, вызвал помощника.

— Запросите в нашей картотеке данные на господ, чьи имена записаны на этом листе, — сказал Хабекер. — Скажите что весьма срочно. И распорядитесь, чтобы завтра сюда привезли с Принцальбертштрассе, Карла Гауфа.

Слушаюсь, — сказал помощник.

— Результаты поездок Гауфа в Голландию

— Так точно. Ничего подозрительного.

— А поездки в Бельгию и Голландию директора фирмы «Лингеверке»?

— Так точно. Ничего подозрительного.

— Хорошо. Идите, — сказал Хабекер. Он опять остался один.

Опять уселся за стол. Засунул руки в карманы френча.

Сгорбился.

Уставился невидящим взглядом в щербинку на столешнице.

Застыл...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Из штаба дивизии, где передали приказ выехать в Москву, человек, отзывавшийся на фамилию Вильде, то же ночью добрался до штаба армии. Наступал четвертый час утра. В политотделе все спали кроме дежурного, коротавшего время за чтением газетных подшивок. Дежурный не имел никаких указаний относительно Вильде объявил, что будить полковника не станет, он только что лег отдохнуть. И что если Вильде сильно устал то может тоже вздремнуть на его кровати?

Вильде не стал спорить, тем более что дежурный любезно указал на собственную чистенькую, с белыми простынями койку, снял пальто, прилег поверх одеяла сделал вид, что засыпает. Но ему не спалось.

Он слушал разговор дежурного с офицером который сопровождал его от штаба дивизии, слышал, рекомендовали агитатором, слышал, как разговор перешел на какое-то ЧП, случившееся в дивизии, и за которое кому-то угрожали «снять голову», но разговор этот не касался сознания Вильде, не запечатлевался в уме, он был и одновременно как бы не был, ибо мысли самого Вильде, а с ними и он сам находились очень далеко от аккуратной армейской землянки, обшитой досками, от дежурного, от толстой подшивки пожелтевших газет и от койки с чистыми простынями...

Он был уже не очень молод, этот человек, лежавший на койке дежурного по политотделу армии. Недавно ему исполнилось сорок три года. Возраст серьезный, особенно если учесть, что двадцать два года из сорока трех были отданы сначала подполью, а потом разведке. Но внешне этот человек выглядел еще очень молодо. Ему нельзя было дать больше тридцати пяти — тридцати шести лет. Русоволосый, сухощавый, похожий на знаменитого чемпиона Европы по теннису, с которым его порою путали, когда доводилось ездить во Франциенсбад или в Виши, он и впрямь обладал закалкой спортсмена, собирающегося сделать феноменальную карьеру.

Он не курил; почти никогда, за исключением очень редких случаев, не пил; ежедневно занимался гимнастикой; тщательно, словно кинозвезда, следил за зубами и чистотой кожи. Высокопоставленные приятели и знаковые в Германии считали его снобом и англоманом. На людей принадлежащих к средним и низшим слоям общества он производил отталкивающее впечатление ледяной сдержанностью и холеным видом.

эрудиция этого человека вызвала удивление даже такого энциклопедиста, каким был Герберт Уэллс.

Летом тридцать седьмого года они встречались в Лондоне -На приеме у баронессы Будберг.

Передавали, что Уэллс, расположенный к баронессе и не скрывавший от нее своих мнений, выразился в том духе, что знаний их собеседника хватило бы на нескольких британских премьеров-Человек, лежавший на койке дежурного по политотделу, действительно был сведущ во многих сторонах человеческой деятельности.