Затишье

— Только без горячки, — сказал Гройлих и взял сигарету из коробки, пододвинутой Винфридом. — Может, они прибудут после обеда, а может, и вечером, в самый канун решающих событий. Не известно, не придется ли машинисту запастись углем в Барановичах, если только там найдется запас для такого достопримечательного экстренного поезда. Но может статься, что они запаслись углем в Вильно и побьют рекорд скорости. Сорок километров в час, пожалуй, даже пятьдесят, если наши старые паровозы выдержат. И тогда русские действительно поспеют как раз к бертинской свинине с бобами, а унтер-офицеру Ленце придется либо немедленно предложить господину обер-лейтенанту воскресное жаркое, либо держать его наготове в горячем виде. Ну, а уж потом можно будет подать его вместе с черным кофе на десерт.

— Превосходно, Гройлих, — сказал Винфрид, — сразу виден старый боевой солдат, побывавший в Позьере. Вы, значит, сообщите, что вам поведают ваши провода, а мы отложим наш второй завтрак до половины первого и будем готовы ко всевозможным превратностям судьбы.

— К вашим услугам, — сказал Гройлих, — немедленно отправляюсь в свое подземное царство. Только вот что еще разрешите быстренько выложить вам: Вильно передает какую-то несусветицу насчет состава делегации. Наши господа в крепости, вероятно, не поверят собственным глазам. К присутствию народных комиссаров они, думается, уже подготовлены, особенно офицеры. Но говорят, там есть и простые солдаты, крестьянин и даже женщина! Разумеется, это не дама, сообщает Вильно. Социалистка какая-то, только что возвращенная из Сибири. Говорят, укокошила видного министра сколько-то лет назад. Наш источник — Двинск, а как подумаешь, до чего взбудоражены мои коллеги, выложившие друг другу с три короба новостей за ночь и за сегодняшнее утро….

— Мы можем только поздравить себя с таким штабом телефонистов. Передайте, пожалуйста, сейчас же унтер-офицеру Ленце, пусть постарается, чтобы к половине первого свиной бок был уже готов.

Унтер-офицер Гройлих щелкнул каблуками, обменялся с Берб теплым взглядом, кивнул Бертину и вышел.

— Дети, дети мои, — ликуя, сказал член военного суда Познанский. — Небось мои сослуживцы в Берлине думают, что я бог знает как завидую им! Вот, мол, они сидят в центре мира, а меня судьба забросила в какую-то забытую богом тыловую дыру. А ведь я-то как раз своими глазами увижу все, что они узнают только из красочного газетного отчета.

— Это только справедливо, — добродушно рассмеялся фельдфебель Понт, — но мы успокоимся, а наш летописец закончит свое повествование о том, что он пережил в штрафном карауле.

— Чудесно! — воскликнула сестра Берб и забралась обратно на кожаный диван. Туфли она оставила под столом, длинное платье сестры милосердия закрывало ее прелестные ножки.

Винфрид, желая быть поближе к ней, покинул свое место за письменным столом, его занял Понт, а Познанский «для равновесия» уселся в другом углу дивана.

— Так-то, Бертин, — сказал он. — За оружие! Трон рассказчика не должен пустовать. Да не умолкнет глас Шехерезады! Так по крайней мере выражается Феликс Попенберг или его князь Пюклер-Мускау, если вы еще не забыли.

— Забыл, — ответил Бертин, — я уже совсем в другом мире, там, куда увело нас мое вчерашнее повествование. Вы хотите услышать, что тогда происходило со мной и во мне? Не помню, кто в тот день вместе со мной явился в околоток, во всяком случае, меня вызвали последним. Наша рота находилась на попечении молодого военного врача, а вам известно, что если врач имеет дело с простым солдатом, то все лечение сводится к компрессам, аспирину, касторке и йоду. Я оказался для него загадкой. Температура у меня подскочила до 37,6, но никаких других болезненных симптомов он не обнаружил. Разумеется, я не сказал ему, что температура у меня повысилась от душевного потрясения, да он бы ничего и не понял в этом. Как бы там ни было, но врач проявил известную чуткость.

— Выпишу вам справку о болезни на один день; у вас легкая простуда, — сказал он. — Вам нужно отдохнуть. Радуйтесь, что вы из образованных, рабочего я попросту отослал бы обратно!

Я все еще вижу его маленькие усики под носом и маловыразительные, но не злые глаза. Почему же меня вдруг охватило такое негодование? Разве он не был добр ко мне? Разве он не освободил меня на день от работы и не дал мне этим возможности написать домой, объяснить моей молодой жене, почему она напрасно ждала меня на вокзале, если только она, так же как я, восторженно поверила обещанию подполковника Винхарта.