Затески к дому своему

– Ничего не забыли, сын? Тогда начнем с моего кошеля. Держи, – подал он свой пустой горбовик Грише. – Буду складывать.

– Хватит, папань, куда столько… Оставь мне.

Анисим взял из рук Гриши горбовик, встряхнул несколько раз, снова отдал.

– Барана чуть не забыл, – спохватился Анисим и снял с вешала волчью шкуру.

Гриша знал, что за волка дают барана, за волчицу – два и отоваривают мукой и провиантом.

Анисим скатал в рулон и запихал в горбовик волчью шкуру, и сразу наполнился мешок. Анисим сунул рубанок, пощупал мешок, чтобы рубанок не угадал на спину. Выбрал поувесистее ленка, одного хвостом, другого головой в мешок, расклинил их таймешком, уже и хвост наружу высунулся. Анисим посмотрел на колодину, вздохнул: места нет, а рыба остается. И одеяло не бросишь, ночевка спросит. Хоть и через силу, а одеяло втолкал. Завязал горбовик, отставил в сторонку, будто коня отвел навьюченного.

– Ну, Григорий, подставляй свою торбу. Начнем с пушнины.

– Постой, папань, а орехи?

– Я же взял.

– Но не будешь каждый раз распаковываться, они же на дне мешка.

– Правильно, – согласился Анисим и бросил пригоршни орехов Грише в котомку.

– Это что, на один зубок.

– Да бери, мне разве жалко, – кинул еще пригоршню Анисим и запихал шкурки. – На, смотри, с мой ростом, – поставил он Гришин кошель к своему.

– А по весу? – не согласился Гриша.

– Будем теперь торговаться!..

– А как ты хотел?

– Белок в расчет не берешь? А топор, пила, капкан? Забыли капкан.

Анисим сходил к зимовью, принес капкан и не знал, что с ним делать: вертел в руках, пробовал на изгиб дуги, словно хотел их уменьшить.

– Капкан можно и оставить…

– Можно, да невозможно, – подхватил Анисим. – Как деду Витохе в глаза смотреть…

– А на кого деду Витохе в поселке ставить… – слабо возразил Гриша. – На девок разве? – что подвернулось, то и сказал Гриша.

С чужим добром, Григорий, не шутят – как ты, так и к тебе. С клеткой вот беда.

– Сверху приторочить, – Гриша приставил клетку к своему вьюку.

– Мотать будет.

– Я бы так и избушку понес, – вздохнул Гриша.

Были собраны горбовики, у костра оставались валенки, рыбий жир и на колодине ополовиненный рядок рыбы.

– Мы еще не решили, каким путем пойдем, – напомнил Гриша.

– Вроде бы договорились, каким сюда…

Анисим пошевелил костер, и красные искры веером посыпались на опушенные книзу ветки рядом стоящей ели.

– Все-таки знаем, на что рассчитывать… А у тебя какие доводы, Григорий?

– К слову спросил.

– К слову, так к слову сказать, три спички на всю дорогу, и головешку с собой не понесешь, – Анисим задумался.

– Риск – благородное дело.

– Риску тут нет, а природа, сын, легковерности не терпит…

– Мы же цари природы! Учитель по ботанике говорил, – выпалил Гриша.

– Когда же это успели царями стать? Пошли-ка стряпать, – поднялся Анисим, поднял с земли узелок с мукой, рыбий жир.

– Остальное оставим? – спросил Гриша.

– Ружье возьми, белок прикрой… Ничто так не торопит, сын, как вечность.

Анисим месил тесто, а Гриша починял фуфайку и наблюдал за отцом, отмечая разницу между стряпней отца и матери. Мать подсыпает муку на столешницу и катает и мнет тесто обеими руками, как бы и отталкивает и не отпускает от себя, а отец колобком макает в муку и мнет казанками. Да того круто промял колобок, что, когда начал стучать о стол, то колобок как гиря. Тогда колобок разделил на маленькие колобочки, покатал в ладонях, как катают мячик из коровьей шерсти, и приплюснул каждый колобочек, навалившись на него ладонью, да еще расшлепал, получились лепешки с блюдце величиной. Вынул из топки нагретую плиту, которой прикрывали печку, обмел ее пихтовым веничком и посадил на нее четыре лепешки. И плиту с лепешками снова запихал в устоявшийся вольный жар. И уже не отходил от печки.

Вынет лепешку, постучит, понюхает и опять садит в печь. Вкусно пахнет печеным хлебом. Гриша втягивает носом воздух и не может надышаться.

Наконец, Анисим вынимает подрумяненные золотой корочкой лепешки, снимает с плиты и по две в ряд садит на стол, накидывает на них рушник. Котелок с каменки Анисим переставляет в печь, и тот сразу запевает гнусаво.

– Ну вот, дожились до ручки – ни соли, ни мучки, – Анисим убрал со стола из-под муки мешочек. – На дорогу будет, а там Бог даст, – Анисим перекрестил лепешку, разломил напополам, половинку еще переломил и четвертинку положил на Гришину половину стола. – Разговеемся, – Анисим отложил кусочек, пожевал, сладко причмокивая. – Соли в самый раз… Бери, Гриша. Или чай подождешь?

Поужинали. Довольные прожитым днем, легли спать.

Утром Гриша открыл глаза и принялся рассматривать отца. Теперь уже свет не берегли – горела коптилка.

– Ты чего, сын, не признал?

– Приснилось, что ты подстриг бороду. Я еще во сне подумал, чем же ты стриг.

– Н-да, – только и сказал Анисим, а самого кольнуло: «Неужто в пути сблукаем?»

Гриша бегом из зимовья, горсть снега кинул в лицо и в зимовье влетел.

– Тебя кто за пятки хватает? Умываться не будешь?

– Я уже, – показал мокрое лицо Гриша.

– Медведь не умывается да его боятся… – вынул из печи котелок Анисим и поставил на стол.

Гриша сунул нос.

– Глухарятина…

– Зайчатина. Зайца тушил.