Затерянный храм

Грант подождал еще с минуту и решил зайти попозже. Он повернулся и остановился.

Даже его тренировка не помогла услышать, как сзади подошла женщина. На ней было простое черное платье, а голову покрывала черная косынка. Со спины ее можно было принять за одну из старух, иссохших и искореженных, словно старые оливковые деревья, – одни жили в каждой греческой деревне, другие составляли неотъемлемую часть ландшафта. Но, глянув спереди, можно было заметить, что платье присобрано на талии, облегая спрятанные под ним выпуклости, а лодыжки ниже края подола гладкие и стройные. Темные волосы были убраны назад, под косынку, и только одна прядь вилась вдоль щеки. Казалось, эта прядь только подчеркивала дикарскую красоту ее лица.

– Грант? – Лицо исказилось, в темных глазах полыхнул огонь. – Вот уж не ожидала, что ты вернешься. Я думала, ты не осмелишься.

Голос у нее оставался таким, каким Грант его и запомнил, – английские слова у нее выскакивали быстро, словно плясали языки пламени. Грант снова надел шляпу, чтобы в насмешливом поклоне приподнять ее.

– Марина, я…

– Если бы я и захотела тебя видеть, так только для того, чтобы убить.

Грант пожал плечами:

– Позже. Я пришел предупредить тебя.

– Как предупредил Алексея?

– Я не убивал твоего брата, – холодно и с расстановкой ответил Грант.

– Нет?

Увлекаемая гневом, она двинулась к нему, и Грант отшатнулся, прижав к себе руки. Ее нельзя было недооценивать. Большинство мужчин из тех, кто недооценивал ее, потом пожалели об этом.

– Через три дня после той засады он ушел, чтобы встретиться с тобой возле ущелья Импрос. Ни один из вас не вернулся, но только один остался в живых.

– Клянусь тебе, я не имею отношения к его смерти. – Это было не совсем верно. Он почти вспомнил ядовитый вкус желчи, стоявшей в горле, пока он ждал возле ущелья, сжимая в руке револьвер, а пот, соленый, словно слезы, жег ему глаза. – Когда я ушел, он был жив. Господи, да он для меня был почти что брат!

Он мог бы рассказать ей гораздо больше, но это только испортило бы все еще сильнее. А времени у него было мало. Грант огляделся и снова посмотрел на Марину.

– Я пришел предупредить тебя, – повторил он. – Помнишь тетрадь?

Она растерянно взглянула на него:

– Что?

– Тетрадь. Записи археолога. Я дал тебе, чтобы ты спрятала. Помнишь?

Внезапный порыв ветра сорвал ее косынку и унес прочь. Косынка пролетела через двор и запуталась в ветвях дерева у ограды. Длинные волосы Марины рассыпались у нее за спиной – жесткие, непослушные.

– Не помню.

– Нет, помнишь. Через два дня после вторжения немцев. Я принес ее сюда, как просил меня археолог. Ты очень расстроилась, что его убили.

– Пембертон был хороший человек, – тихо сказала Марина. – Хороший англичанин.

Она пристально посмотрела на Гранта. В уголке ее глаза блеснула слеза. Слеза не потекла дальше, но и стирать ее Марина тоже не стала. Грант стоял и ждал.

Кажется, она что-то решила:

– Входи.

В доме все было так, как он запомнил, – кухня, спальня и гостиная, просто обставленные, но безупречно чистые. В каменном очаге курилось почерневшее полено, а на подоконниках в вазах стояли букеты цветов и засушенной лаванды. На стенах висели фотографии: позирующий для фотографа мужчина в шляпе с широкими полями верхом на ослике, две смеющиеся молодые женщины на берегу реки, молодой человек в форме новобранца – несмотря на его усилия принять храбрый вид, лицо у него на старой зернистой фотографии казалось изможденным. Грант не стал рассматривать эту фотографию.

Марина исчезла на кухне и через несколько минут вернулась с двумя крошечными чашками кофе и двумя стаканами воды. Грант заметил, что она успела причесаться. Она поставила чашки и стаканы на кружевную скатерть и села напротив него. Грант осторожно отпил кофе и сделал выразительное лицо. Напиток был густой, как смола.

– Больше не любишь греческий кофе?

– Проверяю, нет ли там стрихнина.

Марина против воли рассмеялась:

– Обещаю, что если захочу убить тебя, то сделаю это собственными руками.

– Ну хорошо.

Грант поднял чашку и осушил ее одним глотком. И стал смотреть, как пьет свой кофе Марина. Ей, должно быть, сейчас лет двадцать семь, подумал Грант, она похудела с тех пор, когда он, хромая, пришел в этот дом, но красота ее все та же – дикая, непредсказуемая. Уже тогда она и ее брат были известны среди членов Андартико, греческого Сопротивления. В последующие месяцы они, с помощью и поддержкой Гранта, сделались чуть ли не самой заметной занозой в боку немцев. И более того, Грант и Марина стали любовниками. Их связь была тайной, они прятались и от немцев, и от греков – короткие встречи украдкой в пастушьих хижинах и за разрушенными каменными заборами, обычно в жаркие дневные часы, перед ночными вылазками. Грант еще помнил вкус пота на ее шее, шелест листьев мирта и олеандра, ее стоны и его попытки заглушить их поцелуями. Это были дикие, суровые времена, но ощущения от секса делались только острее, живее. Пока в один сияющий, прозрачный апрельский день все не кончилось – возле ущелья в Белых горах, там, где пахло розмарином и порохом.