Застава

— Да. Имя вещей птицы. Я существовал в самом сердце отца, хранителя человеческой памяти. И наблюдал. Огненный Змей стремился забрать у Пятницы силы, которые она собрала, питаясь гневом и враждой близнецов. Собственно, они служили ей с одной целью: насыщать её царство ненавистью. Мощь Пятницы выросла настолько, что она сумела дотянуться до верхнего мира, и Огненный Змей не мог ей помешать. Она прочно отгородила себя от естественной памяти земной. Я видел, как в её руки стекаются тысячи пропавших душ. И чем дальше — тем больше. Этим духам не суждено было воссоединиться с пращурами. То, откуда приходит в жизнь человеческий дух, слабело. На моих глазах истончалась нить поколений людских. Дети удалялись от родителей, родители не принимали опыта дедов. И я уже не знаю, одна ли женщина скрывалась под ликом и именем Пятницы. Может быть, их было много? Может быть, за сотни лет всё, что ненавидело жизнь, собралось под тем страшным гладким платком из чёрного шёлка…

«Да полно тебе, Лис! В каждом поколении говорят, что раньше было лучше, но ничего до сих пор не рухнуло. Тем более по воле какой-то Пятницы».

— Ни одно поколение до сих пор не зачёркивало другое! А ты посмотри, что делается здесь! Экономика уничтожает стариков, политика рубит под корень материнство, экология уродует детей, а новая мораль сводит любовь к похоти и животному сексу. Войны, наркота, безнаказанность насильников, отчаяние, бедность, изобилие, которое опустошает души — а в результате миллионы заложных. Кому это надо? Зачем? — он замолчал, уткнувшись взглядом в полированную поверхность письменного стола.

«Ладненько. Не переживай. Ты про себя давай колись. Как ты от отца ушёл?»

— Когда Тур и Ворон порвали нить своей судьбы и выбрали одну вместо двух разных дорог, Огненный Полоз показал им Переход. Я остался один. Впрочем, они и прежде меня не замечали. Я заявил отцу, что намерен объявить войну Пятнице и её заложным. Отец не позволил мне встать на путь гнева. Сказал: «Коли за людей радеешь, ищи братьев. У каждого из вас часть моего огня. Зажжёте своё пламя в мире людском, установите заставу на Переходе, будет живым жизнь, а мёртвым — путь в Память Земную». Я пообещал: построим Заставу. Тогда отец предостерёг: «Лихо придётся. Семь лет бегать тебе рыжим зверем по лесным тропам, прежде чем себя живого вспомнишь. А живой увидишь, что непомнящие не слышат гласа вещего». Я согласился на всё.

«Значит, отец превратил тебя в лисицу? — Кикимора уселась на монитор, приняв облик крошечной безликой девочки. — И ты семь лет был лисом?»

— Ки, я уже не знаю, что было, а чего не было. А братья, по-моему, никогда не признаются, даже если что-то и помнят. На этом свете свои правила. Чуть в сторону отойдёшь — диагноз «шизофрения», и вперёд в психушку. В середине прошлого века даже за иные политвзгляды туда направляли. Вон я на зачёте попытался преподу свою теорию язычества представить, и что? «Придёте на следующей неделе, Полозов». В прошлом году вообще доспорился до осенней пересдачи.

«И как?» — навострилась Кикимора.

— Никак. Тур приехал в универ, поговорил с кем-то при участии «зелёненьких», и всё в порядке. А разве это порядок?

«Да-а, Лис, тяжёлая у тебя доля, — привидение растеклось по комнате. — Сочувствую».

— Спасибо и на этом.

«Не вешай нос. Теперь я с тобой! Хочешь, на зачёт вместе пойдём? Такое кино устроим!.. Ой, куда это Деда потянуло?!».

* * *

В двухкомнатной «брежневке» стояла невыносимая духота. Утомлённое тело требовало отдыха, но сон качался над постелью и лишь одурманивал сознание минутными провалами и жаркой дымкой дрёмы. Владимир Полозов сделал последнюю попытку заснуть: отодвинулся от Марины и брата, шептавшихся слева, и уткнулся в подушку. Скоро стало нечем дышать.

— Вот уж не думал, что пыл страсти способен так нагреть помещение, — с этими словами он перевернулся на спину.

Марина звонко рассмеялась и нежно провела ладонью по его плечу.

— Влад, ты же мокрый, как после бани! Я сейчас балкон открою.

Она выскользнула из-под простыни и исчезла в темноте. Повеяло ночным холодком.

Всеволод Полозов шумно вдохнул и раскинулся на кровати, задев близнеца рукой.

Марина встала над мужчинами — хрупкое тонкое тело, изумительное творение искусницы-природы, и яркие счастливые глаза.

— По-моему, кому-то из нас необходима чашка крепкого кофе.

— Мы опять помешаем тебе выспаться, — Владимир Полозов виновато поднял брови.

— У меня выходной, — успокоила Марина и грациозно накинула простенький халатик.

В кухне зашипела газовая горелка.

— Богиня, — пробормотал Тур.

— О, да… С ней я чувствую себя как… — Ворон обнаружил, что не находит соответствующего слова.

— Это ты мне объяснить пытаешься? — спросил его близнец.

Братья весело переглянулись.

Тур поднялся. В потёмках звякнула пряжка ремня.

— Брюки не перепутай. Мои слева, — предупредил Ворон, слезая с кровати, и сам себе ответил. — Впрочем, какая разница.

Тур согласно хмыкнул, поскольку собирался сказать то же самое.

Владимир Полозов вслед за братом вышел на кухню.