Застава

— Мастера? Потому что это добавило бы проблем, там были детишки магистров, а Кадм — герой прорыва Осады и мастер-оружейник. Было бы пять трупов и скандал.

— Нет, те… ну, который на вас напали.

Я пожала плечами. Основная причина была в том, что офицеры крепости распустили дисциплину, ученики были сплошь родовитой молодёжью из орденских династий, а зачинщик — сын магистра. Говорили, что долбоёб до последнего не верил, что его повесят. Говорили, только на виселице он осознал, что это не шутка, что отец от него отказался и не пришел спасать. Мне тогда было наплевать. Я лежала в гипсовом панцире на мягкой кровати в полной тишине и темноте, чувствуя только легкие прикосновения брата, надломленный голос тётушки и тихий огонёк на краю сознания. Многое было продумано в те дни, много было отчаяния и безумных надежд. Прошло ещё много времени, прежде, чем я поняла, что это за огонёк и обрела в нём самое дорогое существо на свете после брата.

— А у тебя есть предыстория?

Камалин отвернулась.

— Нет. Они просто мудаками были. Зачем — я не спрашивала, — резко бросила она. Я кивнула. Значит, какая-то предыстория была. Но сейчас не время выдавливать из неё признания.

— Что с ними стало?

— Не знаю. Мне сказали, что их повесили. Но… не знаю. Я не поверила. Сейчас, после вашего рассказа точно знаю, что нет. Если уж ради вас, своей, так не сделали… Как теперь жить?

— Хочешь совет? Забудь о них вообще.

— Как о таком-то забыть!

— Прошлого не исправить, Кама, и если всё время о нём думать, потеряешь и настоящее. А у тебя вся жизнь впереди. Эх, тебе бы с кем-то из нормальных сестёр поговорить, а не с настоятельницей! Нельзя это так переживать. Нет, переживать нормально, но нельзя так долго и нельзя считать себя испорченной после этого. Великий Мудрый взвешивает наши поступки, а не чужие.

Камалин не огрызнулась. Я зажгла последние две спички и продолжила.

— Но это всё пустое сотрясание воздуха. По простому пути идти ты не пошла, поэтому придётся идти по непростому. Тебе чертовски не везёт, Камалин.

— Это точно. Я всё-таки вылетела из сестринства.

— Пока нет. До весны ты сестра Тиары, пока не вернёмся в обитель, я не отчитаюсь перед советом, они не придут к единому мнению и не проголосуют.

— И меня выгонят.

— К тому времени пройдёт полгода, мозможно, целый год. Мы с тобой не мать-исповедница, как Играс, ради которой орденцы будут гонять поезд туда-сюда. Пока мы доберёмся до Альдари, начнётся осень. А там на месяц-другой задержимся, пока я отчитаюсь перед Орденом, пока оформлю нам новые документы, пока отгуляю отпуск, пока купим билеты до обители.

— И… мой проступок забудут?

— Вполне возможно. Самое меньшее, если ты не добавишь в своюк копилку новых косяков, он не будет казаться прям уж таким ужасным. Ты никого не убила, не покалечила. Если ты покажешь, что поняла этот урок, то никто гнать тебя не будет.

А ещё к тому дню, когда мы сумеем вернуться в обитель, кто знает, что там будет. Как в том старом анекдоте, либо князь, либо ишак, либо сам афенди Насир умрёт. Если огни Тиары не зажгутся вновь, то совету будет не до войны с матушкой-настоятельницей и тем более до её маленькой родственницы.

Камалин молча посмотрела на меня.

— Вы правда так считаете?

— Да. Меня, знаешь ли, вообще из обители выгнали. И что? Сдаваться — только гневить Тиару. Если один способ не помог, стоит попробовать другой.

Она улыбнулась. Хорошо, шутки уже начала понимать.

— Раз вы так говорите, то я попробую.

Я обняла её за шею и улыбнулась. Я не просто плохая наставница, я беспросветный ноль, дно и дура. Это всё закончится катастрофой для девочки. Но Камалин чуть-чуть, едва заметно улыбнулась и кивнула.

Если Тиара даст мне сил, я ещё выправлю для нашей истории счастливый финал.

8

Первый раз я влюбилась в четырнадцать лет. Моего избранника звали Мирешем, он служил Элени и работал медицинским помощником в городской больнице, куда нас, соплюх, направили на летнюю практику. Брат Миреш был высок, почти как папа, но гораздо шире в плечах и костях. Его открытое круглое лицо всегда улыбалось, серые глаза светились жизнелюбием. Не смотря на стать и силу, у брата угадывалось брюшко, что мне сперва показалось ужасно некрасивым. Мы передразнивали его манеру ходить на манер вставшего на две лапы медведя и разговаривать с нами, как с маленькими неразумными детьми. Но потом, глядя, как Миреш ворочает в кроватях больных и стариков, как день за днём он не переставал улыбаться, а доброты в его голосе не убавилось, мы стали его уважать. А я — влюбилась. Глупо и сильно, как только может влюбиться четырнадцатилетняя девочка.