Зашифрованный план (Повести, рассказы)

В начале писательского пути Кравков рассказывал о ссыльных, живущих в глухих местах Сибири, о бродягах-приискателях старой закалки, вольно ищущих своего фарта. Его действительно интересовали одиночки, которые огромным напряжением воли побеждали природу или погибали, не вынося испытаний, им природой приуготовленных. Были среди них и политические заключенные, приговоренные к смертной казни. Автор не всегда был обеспокоен тем, кто именно эти люди. Он изображал обстоятельства, заставившие человека оказаться с глазу на глаз с неумолимыми стихийными силами природы или общества. Это мог быть человек крепкий и сильный, как Матвеич «Из саянских скитаний», или ослабленный многолетним одиночным заключением, как Василий Рыбин из рассказа «Два конца», мог быть и обыкновенный ссыльный, не приспособленный к жизни в тайге, как Андрей Иванович из рассказа «Таежными тропами».

Двое бегут в тайгу, чтобы спастись от контрреволюционных чехов, от колчаковцев. Один из них убил часового-чеха, попытавшегося его задержать; другой, Андрей Иванович, бежал из тюрьмы, где он сидел как заложник. Первый, видно, поопытнее и выносливее, в тайге ему не скучно и не одиноко, потому что он любит природу, умеет добыть и рыбу, и зверя.

«Вычеркнуты мы из списка обычной жизни и отдали себя горам, — рассказывает он. — А в душе моей словно грот кристальный, зажженный солнцем. Вчера даже ночью встал и радостно убедился, что я в царстве тайги… Я стою на камнях и, сквозь рваные окна лапчатой хвои, вижу, как дышут вечерним солнцем заречные склоны, вижу, как высокие облака застыли в побледневшей сини, замечаю, как рядом циркнул бурундучок и присел на колоде на задних лапках. Умерла тайга или вот-вот стряхнет свою извечную зачарованность и молвит страшное, по-человечьи?»

Человек явно испытывает большую радость и полное удовлетворение, и тут же, что очень характерно для раннего Кравкова, объединяет страшное в тайге, в природе с «человечьим».

Андрей Иванович, умный и общительный в обычных условиях, в тайге стал раздражительным, капризным, беспомощным, как ребенок, делать он ничего не может и настолько измучил себя, что его товарищ по несчастью признается: «Становится страшно, точно я присутствую при медленном умирании самоубийцы». Постепенно Андрей Иванович утратил контроль над собой, почувствовал себя заживо погребенным, замурованным в зеленой тюрьме. Нервы его не выдержали, и он бессмысленно гибнет, бросившись один на лодке в бурлящую стремнину неспокойной горной реки.

Кравков тщательно исследовал психику несколько абстрагированного от общественных связей человека, попавшего в безвыходное положение. Получилось это у него живописно, пластично, но без необходимой объемности и широты при изображении конкретного человека своего времени.

В рассказе «Медвежья шкура» (1925) двое ссыльных вынуждены пойти в тайгу и с риском для жизни убивают матерого медведя: им нужны деньги на покупку туберина — лекарства, необходимого тяжелобольному товарищу. А затем — свирепая простуда, усталость, а более всего нервное перенапряжение от пережитых опасностей, надломили силы одного из невольных охотников. Они едва-едва добрались до покинутой жителями деревушки, и больной остался в ней один до поры, пока его товарищ сходит за людьми и подводой. Ночь, которую провел в пустом доме больной, была для него ночью кошмаров, страхов, угнетенного состояния духа. Ему казалось, что кто-то, большой и таинственный, ломится в двери. Возможно, что в деревушку и в самом деле забрел кто-либо из таежных бродяг. Больного спасло и то, что дергавший дверь ушел, и то, что жар тела вовремя спал. Иначе… иначе все могло закончиться так же трагически, как у героя рассказа «Таежными тропами».

Благородны и высоки бывают побудительные мотивы поведения человека. Руководствуясь ими, он может совершать и совершает подвиги. Однако на каждом шагу его подстерегают часто непреодолимые стихийные силы природы и общества, и нет для них узды, и нет им преграды, пока сами они почему-либо не отступят. Идея, согласно которой стихия природы, стихия страстей человеческих, стихия социальная господствуют в мире, была довольно распространенной в литературе двадцатых годов, и в этом качестве философские основы первых рассказов Кравкова не были ни оригинальными, ни необычными. Как писатель, он развивался в русле определенных тенденций ранней советской прозы, представленной тогда и Вс. Ивановым, и Б. Лавреневым, и другими писателями.

В 1926 году Кравков опубликовал рассказ «Большая вода» (в отдельном издании 1936 года — «Шаманский остров»), который свидетельствовал о приметных сдвигах в мировоззрении художника.