Защитники

Великий Хан располагался в хаймаре - северной, почетной части юрты, раскинувшись на троне слоновой кости, спинку которого украшали лилии драгоценной эмали, оправленные в золото. Некогда этот трон стоял в одном из залов Лувра. Брюхо Бату-хана, стянутое халатом из чернобурых лисиц, колыхалось при каждом движении. Ох, не похож был он на стройного и гибкого юношу, что некогда вывел свои тумены на запад с берегов Керулена и Онона, тяготясь властью верховного кагана Угэдея. Бату-хану было сорок семь лет, но выглядел он много старше: сказывались годы войны и власти, пристрастие к жирной баранине и в особенности - к тому кумысу, что был дозволен лишь представителям ханских родов и прозывался черным - не за цвет, однако, а за то, что крепость его повергала пьющего во тьму вернее удара дубинкой.

- Повелеваю также, - продолжал хан, - доставить мне этого батыра Бен-Галеви живым, дабы я сам смог решить его судьбу так, чтобы все четыре угла Вселенной устрашились.

- Но, повелитель, - осмелился возразить Меньгу-нойон, - ничтожные собаки в страхе перед твоим гневом забрались высоко в горы, а сражаться в горах - не дело победоносных монголов. Наши кони теряют там свою резвость, не говоря уже о верблюдах...

Собравшиеся чинно закивали головами в малахаях. Прошли те времена, когда чингизиды на своих сборищах рвали друг другу глотки, словно стая кобелей за суку. Бату-хан крепко приучил их чтить порядок и законы "Ясы", а кто забывал об этом лишался и имущества, и жизни. Урдю-хан, правитель Лондонской Орды, Бирюй-тайчжи, наместник Пары-Сарая, Кююк, хан Кельнский, Меньгу-нойон и другие князья и ханы, главным из которых был престарелый Бурундай (непобедимый Субэдай уже давно отправился на встречу со Священным Правителем) восседали вдоль стен на коврах, как водится, подогнув под себя левую ногу и выставив вперед правую, и не перебивали друг друга.

- Если в стране Андалус воины прячутся за стенами башен и в укрытиях скал, - прорычал Бату, - я прикажу подкатить сюда мои осадные машины и стрелять по ним камнями. Да! Будь на каждом из них хоть доспехи, подобные ханским, где нет щели, куда могла бы проникнуть даже игла, эти доспехи не спасут от града камней, что обрушится на них по моей воле. Отправить стенобитные машины немедленно!

Меньгу-нойон склонил голову и пробормотал: "Уухай".

На сей раз подал голос Бурундай, ходивший в походы, когда малолетний Бату еще не переползал порога материнской юрты.

- О повелитель! Именем пресветлого Солбон-тенгри заклинаю тебя - не рассеивай сил! Не отвлекай свой священный взор от предстоящей битвы! Комаринные укусы не могут повредить Непобедимому Исполину. Но битва, что предстоит нам, будет тяжелее многих и многих.

- Что я слышу? Ты стал бабой, старой бабой, Бурундай-багатур! Бату-хан выпятил вперед жирный подбородок с редкой седеющей бородкой. Никто и никогда не мог победить храброго монгольского войска, никто и никогда не мог остановить его поступи. Слышишь - никто и никогда!

- На все воля Великого Хана... Прикажи - и мой хребет хрустнет под сапогом твоего нукера. Но я не твой придворный цоллогч, из уст которого льются лишь хвалебные магтаалы. Я состарился в боях, и должен сказать тебе, повелитель: тот противник, что ждет тебя впереди, не таков, что был прежде. Не таков, как эти глупцы, натягивающие на себя доспехи столь тяжелые, что на коня не могут сесть без посторонней помощи, да и кони их столь неповоротливы, что волы вместо скакунов пристали им больше... глупцы, которые не умеют воевать зимой, хотя здесь зимою теплей, чем летом в краях хитрых урусутов... глупцы, которые строят города так близко друг к другу, что стрела может долететь от одного до другого - хвала Буха-нойону, мы их вытоптали, и табуны наши могут вольно пастись во франкских степях. Но мавры не таковы. Они - бесстрашные всадники, неутомимые в бою, кони их быстрейшие, а сабли - лучшие из всех известных в обитаемом мире!

- Так что же? Одним тем, что они ездят на чистокровных скакунах и машут саблями вместо этих никчемных мечей, они способны противостоять нам? Священный предок бил таких же и в Хорезме, и в Дербенте, и в Курдистане везде, куда ступало копыто монгольского коня!

- Правда, повелитель... Но те, в Дербенте и Хорезме, изнежились в роскоши, размякли в объятиях наложниц и ослабели в долгом мире. Таковы же были и Альморавиды, долго правившие Гранадой, и власть выскользнула из их рук. Но те, кто вырвали ее - Альмохады, чей вождь Мохаммед, - другие. Это свирепые воины пустынь...

- Довольно! Ты болтаешь как беззубая старуха! Что ж мне - стерпеть оскорбление?

Несмотря на то, что Великий Хан продолжал громыхать, Бурундай видел, что его слова возымели действие, и потому продолжал: