Почему-то «простая логика» не могла унять его беспокойство, когда он отключал управление «Звездного», когда устало выбирался с мостика, и никак ему не удавалось избавиться от трагического предчувствия, тем более когда он увидел, что никто — впервые за все время — не встречает у трапа его победоносный экипаж.
Что-нибудь случилось? Куда все подевались? Брим еще не добрался до середины причальной трубы, как обнаружил, что бежит сломя голову к своему кабинету и личному голофону, по которому можно позвонить Реддисме.
Он так и не добежал…
У конца причальной трубы ждал его сам Онрад с мрачным лицом, почерневшими глазами и повязкой на распухшей голове. Они молча прошли через океан недоуменно приподнятых бровей в кабинет Брима, и Онрад тихо закрыл за ними дверь.
У Брима чуть сердце не остановилось от ужаса, когда Император заговорил. Почему-то он знал, что сейчас прозвучит.
— Вилф, — тихо сказал Онрад, — при всем моем известном ораторском таланте я просто не знаю, как смягчить этот удар. — Он схватил Брима за руку и посмотрел ему прямо в лицо. — Императорам не полагается иметь друзей — только интересы. Но ты тем не менее стал моим другом, и еще настолько доверенным, и потому мне еще труднее сказать то, что я должен сказать. — Он отвернулся к стене, будто сам не выдерживая тяжести собственных слов. — Та связь доверия, что возникла между нами, и привела меня сюда сегодня, чтобы сказать: Реддисма погибла при налете, о котором ты уже знаешь. Налете на дворец. Мы были не в глубоких убежищах, где должны были бы быть.
Брим отшатнулся назад, налетел на стол и только потому не упал.
— Мать Вселенной сладчайшая! — ахнул он в полном отчаянии.
Такой волны горя ему не случалось испытывать никогда — даже когда сестра умирала у него на руках.
Онрад горько покачал головой.
— Я никогда не прощу себе ее смерти, — сказал он высоким от напряжения голосом. — Потому что она оказалась на Авалоне по моей личной просьбе и потому что не переместил дворцовый госпиталь глубже под землю.
Сквозь мрачную пелену отчаяния Брим посочувствовал Галактическому Императору, грызущему себя за единственную смерть.
— Здесь нет вашей вины. Ваше Величество, — сказал он. — Вы сделали для нее все, что могли.
Тут до него дошло, что этот человек явился сюда, чтобы рассказать о трагедии ему — а не Мустафе. Он открыл было рот, но Император продолжал говорить, и глаза его глядели куда-то за тысячи кленетов отсюда.
— Каким-то чудом, — сказал Император, — она сумела родить твою дочь за метацикл до смерти. Девочку еще обхаживали в дворцовом госпитале, когда облачники ударили по крылу, где отдыхала Реддисма…
— Моя дочь! — воскликнул Брим, и все мысли — и слова — насчет Мустафы вылетели у него из головы. — Она жива?
Онрад положил на плечо Бриму большую сильную руку.
— Она вполне жива, Вилф, — сказал он. — И очень красива, уже даже сейчас. Реддисма была бы очень ею горда — как будешь горд и ты.
Брим потряс головой и уставился на Императора.
— Минутку, Ваше Величество. Вы сказали — моя дочь?
— Да, Вилф, — улыбнулся Онрад. — Я давно знаю, кто ее настоящий отец.
— О Вселенная! — шепнул Брим. — Как мне хоть попытаться выразить мою благодарность?
— За что? За то, что она погибла?
— За то, что вы сделали для нее и для меня. Ваше Величество, — твердо ответил Брим. — Они могли обе погибнуть на Аталанте. Вы же знаете, что Хадор Хейлик тоже подвергся налетам.
— Спасибо, — просто сказал Онрад. — Ты молодец, Брим. — Он сунул руку в карман плаща и передал Бриму маленький розовый конверт. — Вот, — сказал он. — Это она оставила сержанту Тутти — которая, к счастью, во время налета была с девочкой.
Брим скрипнул зубами, тупо глядя на конверт. Реддисма любила этот древний способ связи; она вообще очень уважала оставшееся от прошлых веков.
— Надеюсь только ради Вселенной, что она не очень страдала.
Онрад покачал головой.
— Я был всего через комнату от нее, Вилф, — сказал он, показывая на бинт у себя на лбу. — Сразу же я бросился туда и клянусь чем угодно — эта бедная женщина ничего не почувствовала.
— До чего мерзкая и страшная штука эта война! — горько произнес Брим, разворачивая письмо, написанное обычными чернилами на древней бумаге.