Защитник 80-го уровня

Идеологические шоры, в которых вынуждена была развиваться советская юридическая наука, сказались и на теории процессуальной истины. Конструкция объективной (материальной) истины «по-советски» неразрывно связана с именем выдающегося отечественного ученого-юриста Михаила Соломоновича Строговича – человека большого мужества, заговорившего о значении для правосудия принципов презумпции невиновности и состязательности, отсутствовавших в советском УПК, в мрачные годы сталинщины. Тогда же, в послевоенные годы, М.С. Строгович начал разработку концепции объективной истины на основе государственной идеологии: «Само понимание принципа материальной истины, его теоретическое обоснование определяется принципами марксистской философии и марксистской науки права»[12]. Сам тезис о том, что следствие и суд в неоинквизиционном (розыскном) советском уголовном процессе должны стремиться установить истину, был, безусловно, прогрессивен; в Гулаге тогда томились сотни тысяч сограждан по сфабрикованным делам. Но Строгович свел все исследование к философскому уровню, делая акцент на том, что для достижения истины по уголовному делу отсутствуют гносеологические препятствия. Полностью отождествив понятия истины и достоверности, ученый уклонился от рассмотрения логической структуры формирования внутреннего убеждения в доказанности corpus delicti, забыв о том, что он автор учебника логики, в котором за индуктивными доказательствами, естественно, не признавалась полная достоверность[13]. Вместо логического анализа судебного доказывания Строгович, привлекая весьма посредственную, как теперь можно признать, работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», обрушивается на противников признания выводов приговора абсолютно достоверными, обличая их в агностицизме. Последние из-под пера Строговича образовали неплохую компанию: английский философ Дж. С. Милль, русский логик С.И. Поварнин и все самые известные дореволюционные ученые-процессуалисты – И.Я. Фойницкий, Н.Н. Розин, Л.Е. Владимиров, В.П. Случевский и др.

Итог борьбы за воплощение в судебной и следственной практике концепции абсолютной объективной истины М.С. Строгович подвел в своем фундаментальном «Курсе советского уголовного процесса»: «Из общих положений марксистско-ленинской гносеологии следует доступность истины человеческому познанию. Нет непознаваемых истин, есть истины, еще не познанные. Это относится и к судебному познанию… Твердым положением советской науки уголовного процесса, опирающейся на опыт практической следственной и судебной работы (?! – Г.Р.), является тезис: нераскрываемых преступлений нет, есть преступления, которые не удалось раскрыть» (курсив мой. – Г.Р.).

И следующий из этих посылок важный практический вывод: «Если истина по уголовному делу не найдена, если преступление не раскрыто и преступник не изобличен… это значит, что следствие и суд не справились со своей задачей, допустили серьезное нарушение законности»[14].

Итак, одна утопия – о ликвидации преступности – подкреплена другой утопией – о раскрытии всех преступлений и изобличении всех преступников.

Как справедливо отмечает И.Л. Петрухин, теоретическая позиция М.С. Строговича была идеологически востребована государством, внушая мысль, что приговоры советских судов содержат абсолютную истину[15].

На практике теоретическая конструкция абсолютной объективной истины претерпела инверсию: из препятствия на пути фабрикации уголовных дел (как первоначально, полагаю, мыслилось М.С. Строговичем) она превратилась в оправдание прогрессивности советского «розыскного уголовного судопроизводства», когда одни и те же задачи и обязанности возбуждения уголовных дел и раскрытия преступления, изобличения виновных, всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела уголовно-процессуальный закон возлагал на дознавателя, следователя, прокурора и суд.

К чему привели химера абсолютной объективной истины, отрицание невозможности раскрыть все преступления и полностью избежать судебных ошибок, хорошо известно:

✓ массовое сокрытие преступлений от учета;

✓ манипуляции, направленные на повышение уровня раскрываемости преступлений (в 1970–1980-е гг. статистический процент раскрытых краж составлял 90 %, а убийств, тяжких телесных повреждений и изнасилований приближался к 100 %);

✓ пыточное следствие;

✓ практическое исчезновение оправдательных приговоров; замена оправданий возвращением дел на дополнительное расследование (десятки тысяч дел по нескольку раз сновали от суда к следствию и обратно);

✓ вырождение государственного обвинения: функции прокурора выполнял суд, на половине дел прокуроры в судебном заседании вообще отсутствовали;

✓ взвинчивание уголовной репрессии;

✓ ненужность, практическая бесполезность защиты.