Засада. Двойное дно

Сердце дробно отбивает доли секунды. Смолин заставляет себя усмехнуться: именно так — часто, почти неуловимо для счета — бьется сердце кряковой утки. Пять ударов в секунду, триста в минуту. Ответят или нет?

И когда разведчик совсем уже теряет надежду на успех, в чуть осветленный воздух над топью ввинчивается ликующий, призывный звук селезня: «Жвяяк!»

Старшина еще раз кричит уткой, тяжко, хрипло, почти беззвучно.

«Жвяяк!» — отвечают из блиндажа, и в звуках — уже удивление, уже тревога и даже страх.

Смолин вонзается взглядом в черный горб дзота, стараясь унять бешеный бой сердца.

Все тихо. Но вот рядом с блиндажом появляется смутная фигура человека. Он спускается к болоту и что-то негромко кричит во тьму.

Старшина не отзывается.

Встревоженный немец невнятно бормочет, топчется в нерешительности и, наконец, сгибаясь и осторожно пробуя ногами тропу, бредет к Смолину.

Вот он почти рядом.

Разведчик стиснул в кулаке тяжелую, в чугунной рубашке, гранату и ждет, натянув до предела все жилы рук, живота, ног.

«Только бы не убить… только бы не убить…» — лихорадочно думает Смолин.

Немец, ругаясь и призывая на помощь бога, склоняется над скорченным телом.

И тогда разведчик резко выбрасывает вперед и вверх левую руку, хватает врага за волосы и, рывком подтянув к себе, отдергивает левую руку, а правой наносит удар.

Подхватив обмякшего немца, Смолин на всякий случай зажимает ему рот, потом тихонько отводит ладонь.

Молчание.

Старшина достает из-за пазухи шнур, скручивает пленному руки, затыкает рот кляпом. Перекинув безвольное тело через плечо, сгибаясь под тяжестью, пускается в обратный путь.

«Хоть бы не палили ракет», — думает он.

Но именно в этот миг над болотом взлетает несколько белых огней.

Старшина падает на колени и замирает, ругаясь про себя и слизывая густой соленый пот с губ. Ему кажется, что оглушенный немец на его плече огромен и виден со всех сторон.

Но выстрелов не слышно. Ракеты вскоре гаснут, и Смолин, покачиваясь, поднимается на ноги.

Швед, разглядев вблизи старшину, торопливо вешает автомат на шею, топит в стороне от тропы заряженную гранату. Затем перетаскивает немца себе на спину и молча пускается в путь.

Проходит четверть часа.

— Дотащишь? — шепотом справляется Смолин.

— Тело — да, а за душу — не ручаюсь, — хрипит Арон.

Смолин устало бредет за Шведом, и старшине мерещится, что немец, странно вихляясь, идет сам. Его огромное тело накрыло почти с головой невысокого и худого разведчика. Однако отчетливо видно: ноги пленного волочатся по грязи, подпрыгивая на кочках.

Впереди разрываются три или четыре снаряда.

— Нащупали, черт их возьми! — вздыхает Смолин. — Не дотащим…

Но тревога напрасная. Это обычная ночная стрельба, без прицела.

Разведчики останавливаются и отдыхают.

— Он не опомнится раньше времени? — кивает на пленного Швед.

— Едва ли.

— Понятно. Ты угостил его от души.

— Я слушал. Сердце у него действует, — успокаивает не столько Арона, сколько себя Смолин. — Очухается.

— Хитрые — сволочи, — качает головой Швед. — Тонко придумали: утка в болоте — все равно, что рыба-бычок в бухте. Кто подумает за эту хитрость?

Смолин не отвечает. Он перекладывает пленного себе на плечо и медленно идет к своему берегу.

До передовой — рукой подать. Месяц спрятался в тучи, и двигаться совсем тяжко. Но вот серп на несколько секунд очутился в просвете между ними. Смолин оборачивается к Шведу, чтоб убедиться: товарищ рядом.

И в это мгновение Арон замечает на лице старшины холодную усмешку.

— О чем ты улыбаешься, Саша? — весело справляется одессит.

— Дурни.

— Кто дурни, мне интересно?

— Кто ж еще? Немцы.

— А, ну да… — соглашается Швед. — Вообще — Дурни.

Они бредут снова к своему берегу, и Смолину вспоминается сейчас старый его учитель Кузьма Дмитриевич Морозов, тайные игры в лесу и внезапные вопросы старика: «А скажи-ка, Саня, сколько раз в минуту бьется сердце у обычной домашней утки?»

Старшина тихо смеется.

— Чего ты такой веселый? — дотрагивается до его плеча Швед.

— Ничего, — усмехается Смолин. — Ничего такого. Просто утки не играют свадеб осенью… Глупо… Осенью утки улетают на юг, Арон…

СЛОВА НА ЯЗЫКЕ ВРАГА

— Я все думаю за твой анфас, Саша, — цепляется к Смолину Швед, искоса посматривая на старшину. — Ты хочешь выйти в полные генералы и делаешь себе бороду?

— Отстань!

— Может, твоя бритва тупая, и ты не хочешь рисковать шкурой?

— Тупая.

— Тогда возьми мою.

— Не надо.

— Нет, вы посмотрите на него, — не отстает Швед. — Боевой разведчик и боярская борода! Это не рифмуется!

Смолин делает вид, что не обращает внимания на слова приятеля и продолжает посасывать прокопченную трубку из верескового корня. Через несколько минут он выбирается из окопа и уходит куда-то в глубь леса.

Арон подсаживается к Ивану, глядит на него в упор, полагая, что Намоконов заговорит первый. Но эвенк молчит.

Тогда Швед не выдерживает.

— Слушай, сержант, ты же все видишь. Так нельзя. Он киснет.

Сибиряк вполне понимает товарища и почти закрывает чуть раскосые глаза. Он старше других во взводе — и многое видел в жизни.

— Однако, это пройдет, Арон.