Заре навстречу

Взяв шланг, папа полез в забой и крикнул, чтобы открыли кран. Шипящая струя пара ударила о грудь забоя, и скоро в сизом облаке, пахнущем баней, ничего не стало видно. Когда папа вылез, он был весь мокрый. Протерев очки, вынул часы, взглянул, сел на лежащую крепежную стойку и, подперев рукой влажную бороду, стал ждать.

Постепенно собирались шахтеры: один присаживались на корточки, другие, опираясь о ручки лопат или обушков, отдыхали и молчаливо ждали, принюхиваясь к запаху остывающего пара. Краспушкин сказал шахтерам, словно извиняясь:

— Свой пай я уже вырубил, так что ничего, пускай уголек попарится.

Рядом с Тимой сидел газожог Зайцев. На нем овчинный тулуп шерстью наружу, намоченный водой. В руках он держал закопченный шест, к которому подвешивал лампу со снятой сеткой, когда ползал по ходкам, выжигая скопившийся газ.

На рудничном кладбище Тима видел четыре могилы газожогов, сорная трава на них аккуратно выполота, и холмики посыпаны белым кварцевым песком.

От Зайцева пахло гарью и потом. Повернув к Тиме белоглазое худое лицо, он спросил:

— Это что, из губернии приказ пыль выдуть?

Тима вспомнил слова папы о том, как Ленин хотел облегчить труд горнякам, превратив уголь под землей в горючий газ, и произнес внушительно:

— Совнарком. Ленин велел.

Но на Зайцева это не произвело особого впечатления.

Помолчав, он вздохнул и сказал, скорее сочувственно, чем одобрительно:

— Значит, за всех про все думает, — и усомнился тут Яхв: — Что ж твой папаша на себя одного дело взял? Без митинга. Может, кого посноровистее его нашли бы?

Тима обиделся и ничего не ответил. Папа снова посмотрел на часы и, взяв два сосуда для проб воздуха, полез в забой. Потом он велел Тиме идти впереди и освещать путь сразу двумя лампами, а сам пошел вслед, бережно прижимая к груди завернутые в куртку сосуды.

Вернувшись на рудничный двор, папа не разрешил ходить за ним в камеру, где помещалась лаборатория. Лицо у него было сердитое и напряженное. Человек восемь шахтеров приплелись на рудничный двор и молча расселись у стен штольни. Потом к ним стали присоединяться еще другие, и все поглядывали на железную дверцу камеры, за которой скрылся Тимин папа.

Ни разу на руднике Тима не слышал, чтобы ктонибудь жаловался на опасности и тяжесть труда.

А когда Краспушкин узнал, что с его забоя начнутся испытания по борьбе с пылью, он только сердито предупредил:

— Пока свой пай не выпу, никого в забой не пущу. — Шахтерам говорил строго: — Это для науки только полезное, а Советская власть тут ни при чем. С нас уголек причитается, ну и рубай его без оглядки.

— Ты это к чему?

— А к тому, чтобы после разговоров зряшных не было.

Мол, пообещали беспыльную работу, вроде как царство небесное, а его нет.

Тима давно заметил, с какой деликатностью шахтеры избегали разговоров с ним о том, удастся или не удастся папе уничтожить пыль в шахте. И больше интересовались тем, как это папа умеет взвешивать воздух и считать в нем количество частичек пыли.

— Умственное дело, — говорили они с одобрением. — Смотри-ка ты, водица упругая, вроде холодца, то-то мы глядим, пыль эта на воде плавает ровно порошок какой.

Значит, утопить ее — дело непростое.

Тихо было в рудничном дворе. Журчала черная вода, текущая по канавкам в водоприемник, шуршал воздух в стволе, гудели рельсы, по которым откатчик катил где-то тридцатппудовую вагонетку. В трубах чавкала вода, идущая из водосборника на-гора.

И Тима знал: если насос испортится, то эта вода, текущая по всем выработкам в узких канавах, начнет медленно заполнять шахту. Но лучше об этом не думать, лучше думать о том, что ты сидишь под землей и над тобой и под тобой лежат гигантские угольные поля, простирающиеся на многие сотни верст, причем толщина некоторых пластов достигает полторы-две сажени. Всо это — огромное богатство. И если бы одно только угольное поле можно было бы отвезти в Россию, то во все стороны начали бы быстро катиться поезда, заработали бы все заводы, во всех домах стало бы тепло. Сейчас всюду ждут угля. И его не так вредно будет добывать, если у папы получится. А если не получится? Ведь вот из-за того, что папе нужен пар, клети подымают на-гора ручным воротом. И вдруг окажется все зря. Как будет невыносимо стыдно! Приедет мама и узнает, как папа осрамился. Она там дралась в городе с офицерской дружиной, а папа воевал только с пылью, и ничего у него не получилось. Знаменский предупреждал: "Лучше бы вам не брать на себя ответственности за исход испытаний". Но папа упрямо заявил: "Это мой долг".

На рудничный двор пришел забойщик Краснушкин.

Войдя в шахтный ствол, он крикнул:

— Эй там, на-гора! Краснушкин вторую упряжку рубать будет. Становь смену в другой забой.

Потом, выйдя из ствола, сказал шахтерам так, будто иначе и не могло быть:

— Пылюки-то нету. Вся в тину слиплась. Одна слякоть. Но дышать вполне свободно, будто входящую струю в забой запустили.

И ушел, помахивая лампой. За ним, не торопясь, последовали все шахтеры.

Тима остался один. Папа вышел из камеры, объявил не очень уверенно: