Заражение

Почему пятьдесят восемь, подумал Андрей.

Ну вот, так-то лучше. Просто напиши, не нужно ни о чем думать.

Хорошо. И что потом?

Ничего. Просто спи.

Где я?

Это тоже сейчас не имеет значения.

Ты не мой внутренний голос? Я не сошел с ума?

Я не твой внутренний голос, и ты не сошел с ума, впрочем, еще чуть-чуть и все возможно.

Тогда кто же ты? Мне кажется… или я тебя знаю? Нет, я точно сошел с ума… что вообще происходит? Ты можешь мне объяснить? Вчера было лето, я просыпаюсь и на тебе — за окном настоящая пурга, не видно не зги, никто ничего не объясняет.

Сначала никто не ответил, но ему вдруг послышался вздох. Где-то там, за дверью. Возле двери. Или даже внутри нее. Или внутри головы. Где-то…

Ложись, быстрее. В туалет потом сходишь. Сейчас охрана дойдет до твоей камеры. Быстрее! Ручку возьми!

Голос был тверд и решителен.

Андрей подскочил к тумбочке возле кровати, открыл ящик, нащупал ручку, потом юркнул в постель.

Замри. Не дыши.

Он застыл, боясь пошевелиться.

Красный глаз сверкнул ярче обычного. Камера повернулся влево-вправо, потом вверх-вниз, сработал зум. С минуту невидимый наблюдатель рассматривал его с самого близкого расстояния, на который была способна камера.

Андрей не дышал. Пот лился с него градом.

Все. Расслабься. Теперь отогни пластик на стене и напиши 58.

Андрей едва унял дрожь. Понимая всю абсурдность происходящего, спросил, двигая одними губами:

— Почему пятьдесят восемь, можешь объяснить?

Скоро сам все поймешь.

Свет фонаря из окна выхватил часть стены перед его лицом. Он увидел едва заметный шов, ковырнул его ногтем. На удивление, материал поддался, он завернул кусок тонкого волокнистого пластика, чем-то напоминающего стеклообои, вверх. Ошарашенным взором уставился на стену. Там, через запятую, где аккуратным, где неровным и сбитым, где и вовсе едва читаемым почерком тянулась вереница цифр — от одного до пятидесяти семи.

Андрей быстро оглянулся. Никого.

Досчитай до десяти, — это уже его собственный внутренний голос. Со мной творится какая-то ерунда. Это что же получается…

Он сосчитал до десяти, косясь на цифры. Потом ущипнул себя за бедро — больно. Очень больно. Крутанул мочку уха.

Не поможет, — ответил голос спокойно. Ты не спишь, и ты не болен. Надеюсь, почерк свой узнал?

Это был его почерк. Корявый, нечитаемый журналистский почерк. Большинство заметок и статей он набирал на ноутбуке и писать совершенно разучился.

— Пятьдесят восемь дней? Я тут — пятьдесят восемь дней?

Да.

— И я… ничего не помню?

Нет.

— Тогда зачем эти цифры? — спросил Андрей тихо, настолько тихо, что едва слышал сам себя.

Чтобы ты поверил. Иначе ты не поверишь. Я знаю тебя. Факты. Ты всегда говоришь — «где факты?».

Он так действительно говорил. Только кому? Да всем. Это была его повседневная фраза. Все ее слышали. Все о ней знали.

— И что потом?

Сейчас ты ляжешь и уснешь. Завтра повторим еще раз. Повторение — мать учения, помнишь, как ты… — Голос осекся. — А послезавтра… — Голос замолк, потом сказал с изменившейся интонацией: Все будет зависеть от тебя.

— Что будет зависеть от меня? Скажи мне. Разве… почему я ничего не помню? Что происходит?

Бесполезно. Ты все равно все забудешь завтра. Объясню, что смогу, но не сейчас. Скоро утро. Тебе нужно спать. Завтра мы запишем чуть больше, чем обычно.

Андрей завертел головой, пытаясь обнаружить подвох, но бесполезно. Тишина. Ничего. Он хотел нажать на кнопку вызова, мерцавшую зеленым светом на столике, но голос опередил его:

Не советую. Если ты ее сейчас нажмешь, то никогда отсюда не выберешься. НИКОГДА. ПОНИМАЕШЬ МЕНЯ? ЕСЛИ НЕТ, ПОСМОТРИ ЕЩЕ РАЗ НА СПИСОК.

Он повернулся к стене, снова отогнул пластик. Это был его почерк. Без сомнений. Пятьдесят восемь дней он разговаривает с этим голосом и отмечает дни, оставшиеся до… или прошедшие с… чего?

Он ничего не помнил. Ничего.

— Хорошо, — прошептал он, совершенно обессиленный. — Хорошо. Как скажешь. Ты завтра тоже придешь? Точно?

Да, — сказал голос. — Я не отдам им тебя.

Наутро в палату вошли несколько мужчин. Один оглядел камеру, второй подсел на кровать к Андрею.