Запрос в друзья

В тот момент, когда сливки перестают бурно взбиваться и кофемашина начинает мигать, сигнализируя, что мой кофе готов, в сумочке, висящей на одном из кухонных стульев, принимается названивать телефон. Я бросаюсь к ней и среди использованных носовых платков, билетиков и сломанных ручек едва успеваю выловить трубку и опередить автоответчик.

— Алло. — Звонят с неизвестного мне мобильного номера.

— Луиза? Это Эстер. Эстер Харкур.

Я замираю, чувствуя, как пульсирует все мое тело. Из тостера выскакивает готовый кусок хлеба, но я его не замечаю. Может ли быть совпадением звонок Эстер мне на следующий день после того, как я получаю очередное послание от Марии? Я думала об Эстер и промелькнувшем на ее лице выражении страха, когда она узнала про запрос на «Фейсбуке». Похоже, ее действительно шокировало, но это могла быть реакция на мое неожиданное появление у нее в офисе. Услышав ее голос, я понимаю, как сильно мне хочется снова ее увидеть, но я настолько погрязла во лжи самой себе, что не могу объяснить себе, почему. Потому ли, что она может быть автором сообщений? Или мне просто нужно пообщаться с тем, кто меня поймет, даже если она и не знает всего?

— Я тут подумала, — начинает она, — я кое-что тебе не рассказала, но не уверена, что это имеет отношение к тому, что произошло.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Сегодня я встречаюсь с подругой в Лондоне. Мы вместе проведем день, и затем у нас запланирован ранний ужин, самое позднее к восьми я освобожусь. Ты не… мы могли бы встретиться потом? Мы бы все как следует обсудили.

Я рада такому невыдуманному поводу пораньше закончить сегодняшнее интернет-свидание. Так что мы договариваемся на восемь тридцать в пабе у Севен-Дайалз. Я чувствую себя комфортней в обычном пабе, чем в модном винном баре. И мне кажется, что и Эстер тоже предпочитает паб, несмотря на свои дорогие костюмы и всю свою высокопоставленность.

Я запихиваю новые куски хлеба в тостер для Генри и намазываю масло на остывший тост. Нож в моей руке держится плохо. Я стою у стола, жуя тост и бездумно уставившись в окно. По садику разгуливает голубь. Он подбирает на веранде невидимые крошки, и я рассеянно размышляю, откуда они там взялись.

Я зову Генри на кухню есть тост, и он является в обнимку с Манки. На его голове, словно рог, торчит вихор, пижама надета наизнанку и задом наперед. Сердце мое заходится от любви к сыну.

— Большое спасибо тебе за тост, мамочка, — серьезным тоном произносит он, бережно усадив Манки рядом с собой. В школе им объясняли про хорошие манеры. Как и ко всему другому, Генри относится к этому очень серьезно.

— На здоровье, Генри, — отвечаю я в тон ему, серьезно, мимолетно представляя, как это иногда со мной бывает, насколько по-другому выглядела бы эта сцена, если бы мне пришлось справляться с целой оравой неуправляемых отпрысков, которые вытаскивали бы коробки с хлопьями из шкафа, опрокидывали полные кружки, все время дрались между собой и огрызались бы на меня.

Мы хотели подарить Генри братика или сестричку (будучи сами единственными детьми в своих семьях, мы оба не желали ему подобной участи), но зачать Генри стоило нам стольких денег, времени и страданий, что одна мысль о прохождении этого пути вторично была слишком серьезным вызовом: это как если после финиша марафона тебе скажут бежать его снова. Неспособность выносить ребенка заставляла меня чувствовать себя ущербной. То, что любая женщина должна делать безо всяких усилий, для меня оказалось невозможным. Когда ты впервые узнаешь про секс, то все только и твердят, как легко можно забеременеть. Но никто не объясняет тебе, каково это, когда забеременеть ты никак не можешь. Сэм старался не винить меня, но в глубине души, я знаю, все равно винил. А как же иначе, когда месяц за месяцем эта чертова полоска или большой жирный синий крест не появлялись?

Хотя теперь мне нравится наш маленький крепкий союз, мы двое против всего мира. Куда бы мы ни шли, Генри сжимает мою руку, словно не давая мне ускользнуть. В парке или на спортплощадке он то и дело отвлекается от игры и подходит, чтобы сказать мне, что он меня любит.

До его рождения я не представляла, какая из меня получится мать. Все переменилось, когда стало очевидно, что так просто зачать нам не удастся, но до тех пор я никогда особенно не стремилась иметь детей, не было во мне этого запрограммированного желания, о котором я читала. Но как только он родился, я сама не могла понять, откуда взялся во мне этот материнский инстинкт, это терпение, и каким образом я чувствовала, что ему нужно и как его успокоить. Любовь, в появлении которой я сомневалась, охватила меня полностью.

Может быть, я зашла слишком далеко, подчиняя нуждам Генри наши интересы — мои и Сэма. По крайней мере, Сэм так считал. После рождения Генри он хотел от меня большего, но у меня оставалось немного сил на него. Я не понимаю, почему Сэм не видел, что мы — взрослые люди, которые могут сами о себе позаботиться, и какое имеет значение, счастливы мы при этом или нет. Значение имело только, счастлив ли был Генри. Для меня это до сих пор так.