Запоздалый суд (Повести и рассказы)

— Я тоже давно собирался проверить полевых сторожей, — бойко ответил Карликов.

Бардасов хмыкнул что-то неопределенное и полез в тарантас. А мне припомнились слова Графа: «Первый бездельник в деревне…» Вполне возможно, что так оно и есть, хотя я уверен, что Бардасову так но кажется, потому что он привык и теперь не может прожить уже без этого Карликова…

По проулку мы выехали в поле. Застоявшаяся лошадь бежала легко, пофыркивала, выгибала шею, и длинная расчесанная грива развевалась по ветру. Я видел, что Бардасову нравится и лошадь, и езда в тарантасе, и то, что в передке, поджав ноги, примостился Карликов, старательно оглашавший округу звонким голосом:

— Но-о! Пошел! Э-хей!..

Утреннюю серость размыло, разнесло ветром, по небу уже кое-где несло окна пронзительно-синего осеннего неба, и там, в просторе полей, вспыхивали живым зеленым огнем озимя под набежавшим лучом неяркого солнца. И вдруг мне подумалось с какой-то щемящей грустью: «Мои поля…» Я даже отвернулся и стал глядеть на ферму, мимо которой мы проезжали — старое бревенчатое строение, даже подпоры стояли в простенках. На избитом, истоптанном выгоне, где не росло уже ни травинки, лежали пестрые коровы. Стадо, конечно, не племепное, этим у нас никто еще толком не занимался, эго я знал и раньше, но теперь смотрелось на этих коров как-то по-другому, как-то озабоченно, что ля… Но вот проехали и ферму, и кучи навоза, и две силосные закрытые ямы, на которых дернина уже проросла отавой, и дорога пошла вдоль озимого поля. Всходы были ровные, густые, и до самого леса лежали настоящим зеленым сукном — гладко и чисто. Даже молчавший все время Бардасов покашлял и сказал:

— А хорошо дождики-то помочили, хорошо!

— Хорошо, ай, хорошо! — живо подхватил Карликов и обернулся с сияющей радостной улыбкой. — Э-хей!..

Лошадь перешла на галоп, грузно застучала копытами, но Карликов ловко перевел ее на рысь и тут же, словно артист, который только что показал свое мастерство и ждет от зрителей благодарного восхищения, обернулся к нам: лицо его сияло радостным возбуждением.

Под колесами уже дробно постукивают корпи деревьев — мы едем по лесу, по прозрачному чуткому осиннику. Земля уже густо осыпана багряными листьями, стеклянно сверкает паутина, и я чувствую ее на лице, на руках…

— Не гони, — говорит вдруг Бардасов, — держи шагом…

И когда мы опять выехали в поле, потянуло дымком и запахом печеной картошки. Показались и Тюлеккасы, и народ в поле, и столько много, что я даже удивился — уж не шефы ли из Чебоксар?

Оказалось, что нет, все свои.

— Мы разделили все эти поля на участки, а участки распределили по семьям, — сказал Бардасов. — Так-то дело куда лучше идет. А иначе до самых «белых мух» возимся. — Он помолчал. — Ну вот, комиссар, эти самые нормы… Меня вроде пытаются обвинить, что сам я против совхозных нормировок, вот и подбил весь колхоз на эти разговоры. Ссылаются на то, что при трудоднях Бардасов получал в месяц двести семьдесят рублей, а теперь, при совхозных нормах, сто девяносто. Разница заметная, не спорю, и мне лично восемьдесят рублей в месяц нелишние, да еще если учесть, что частенько приходится крепить знакомство и связи с нужными для колхоза людьми… Ну, ты понимаешь, где чего выбить, выпросить, иногда легче вот так, в застольной беседе договориться…

— И пить приходится не простую водку, а коньячок! — вставил Карликов. — Это уж так, по-жизненному, хе-хе!..

Бардасов махнул рукой: помалкивай, мол, и продолжал:

— Но бог с ним, мне хватит и ста девяноста. Я понимаю: начни я получать больше, по какой-то там привилегии, колхозникам это не понравится…

— Но в чем тут закавыка?

— А вот в чём. Колхозную норму устанавливает общее собрание колхозников, и люди не хотят больно-то утруждать себя. А на таких собраниях у нас исподтишка заправляют обычно те самые говоруны, которых в поле не особенно-то и заметно. Вот и решаем с таким расчетом, чтобы в день выходило заработать рублей десять, не меньше, на меньшее не согласны! Понял? А иначе и на работу не выгонишь. Так было. Но вот уже два года, как расценки и нормы у нас совхозные — хоть с трудом, но удалось мне это дело провести через собрание, в виде, так сказать, опыта. А совхозные нормы повыше, расценки пониже, вот народ и насел на меня: давай обратно на трудодни, пусть деньгами вроде бы и меньше, да зато натура — по два килограмма зерна да по два соломы. Вот и скажи, что делать?..

Я молчу.

— Если перейдем опять на трудодни, не видать нам никаких доходов, сами себя сожрем и никогда на ноги не встанем…

— Но почему этот вопрос сначала не решить на партийном собрании?.. — робко спрашиваю я.

— Эх, родной! — с каким-то даже укором говорит Бардасов. — Я вот тоже сначала уповал на партийное собрание, но оказалось, что считать теперь хорошо научились не только мы с тобой, но, как говорит Граф, каждый мужик. По совхозным-то нормам и коммунист получает меньше, чем по колхозным, вот он и сидит на собрании набравши в рот воды. Ни против ничего не говорит, ни за.