Запоздалый суд (Повести и рассказы)

— Ты погляди-ка, как моя старушка раскраснелась. Хватит, Анук, хватит! А то потом мы с тобой и до дому не доберемся… Спасибо, Роза, за угощение!

Роза просит дорогих гостей посидеть еще, пытается наполнить стаканы оставшимся пивом, но старики отказываются, еще раз говорят ей «спасибо» и уходят.

Роза провожает соседей до калитки и какое-то время смотрит, как они неспешным шагом, переговариваясь меж собой, идут к своему дому. Повезло ей на соседей! Наверное, и во всем свете таких не сыскать. Что бы она без них делала? А теперь, если бабка будет сидеть с Галей, Роза покажет Михатайкину, какая она лентяйка. Лишь бы дочка была здоровенькой, лишь бы не хворала…

— Иду, иду, Галю, — откликается она на зов оставшейся в избе дочери и возвращается к ней.

Все горит нынче в руках у Розы, все ладится. До наступления темноты она успевает и корову подоить, и теленка со свиньей накормить, и еще много всяких других дел по хозяйству сделать.

А смерилось — еще одна радость: опять свет в избе загорелся, опять у нее все стало, как у людей. Ведь это нет света — ладно, а пожил при электричестве, привык к нему — глядишь, при керосиновой лампе уже жизнь не в жизнь. Спасибо, добрая душа, дед Ундри. Спасибо!..

Дед Ундри с Анной дошли до своего дома, но перед самой калиткой, словно бы по уговору, остановились.

— Не посидеть ли немного на вольном воздухе? — предложил Ундри.

— Отчего ж не посидеть! — согласилась жена. — Вечер хороший, тихий.

Они сели на широкую скамью, что стояла вдоль палисадника, покойно сложили натруженные руки на коленях.

— Ох и пиво у Розы! — еще раз похвалила Анна. — Ну, прямо, хмельная. Все лицо горит.

— Да ты и от уйрана [2]пьяной бываешь, — добродушно усмехнулся Ундри, однако же согласился: — Верно, пиво доброе.

Какое-то время они сидели молча, и молчание не было им в тягость. За долгие-долгие годы они научились хорошо понимать друг друга с полслова и даже вовсе без слов. Временами им казалось, что обо всем уже давным-давно переговорено, переговорено не раз и не два.

В саду у соседей пока еще робко, словно бы пробуя голос, запел соловей. Старики заулыбались: вспомнили свою далекую, — да, уже очень далекую! — молодость, свои соловьиные ночи. Ведь они бывают в молодости у каждого, и как бы потом жизнь ни складывалась, остаются в памяти до седых волос.

Первому соловью ответил откуда-то издалека второй, потом, послушав их состязание и, должно быть посчитав, что у него выйдет еще лучше — защелкал, засвистел, раскатился звонкой трелью третий…

— Как наяривают, а! — с тихим восхищением проговорил Ундри.

— Поют, — откликнулась жена. — Радуются.

— Когда вот так сидишь да соловьиные песни слушаешь — жизнь такой хорошей кажется, что и уходить из нее не хочется.

А ты и не торопись, — на этот раз Анна подкольнула мужа. — Ты еще меня переживешь.

— Смерть ведь она не разбирает, — неопределенно ответил Ундри, а потом не удержался, добавил: — А кто кого переживет — это еще вопрос. Слышала, что радиво говорит: женщины живут дольше мужчин. Вы только притворяетесь слабым полом… Так что всего-то скорее тебе придется оставаться без меня.

— Что ж, мне не привыкать, — вздохнув, проговорила Анна. — Вспомни-ка: только поженились — ушел на войну. Сначала на германскую, а потом — на гражданскую. Пожили вместе — опять война. Опять тебя четыре года не было…

Они опять помолчали, послушали соловьиный пересвист-перещелк. Потом Анна, должно быть подумав о чем-то о своем, сказала:

— Ты-то уходил на войну, ладно. Тут ничего не попишешь. А вот Петя бросил Розу и за большими деньгами куда-то подался — этого я не понимаю….

Ундри молчал. То ли соловьев заслушался, то ли сказать было нечего. Но жена истолковала его молчание по-своему, истолковала, как несогласие с ней, потому что заговорила теперь громче и горячей:

— Роза — дура. Разве бы я на ее месте отпустила Петра? Что за необходимость?.. Все мы, чувашки — дуры-бабы. Майра [3]на все бы махнула рукой — и на дом, и на усадьбу — и поехала бы за мужем: попробуй оставь ее одну! А нам — землю жалко, дом свой оставлять жалко. Вот и живем при живом муже вдовами…

— Это верно ты говоришь, — поддакнул Ундри, — Дура!

Однако же согласие с тем, что говорила жена, не только не умиротворило, а, кажется, еще больше разожгло, рассердило ее.

— Что ты, как попугай за мной повторяешь: дура?! — вскинулась Анна на мужа. — Ты дальше думай.

— Куда дальше-то? — не понял Ундри.

— Как куда?.. Что ты нынче какой бестолковый старик? Пиво, что ли, в голову ударило, плохо она у тебя варит… Пете надо написать — вот куда!

— Все дураки — одна ты умная, — огрызнулся, задетый за живое,'Ундри. — А если такая умная — так сама и пиши.

— Ты же знаешь, какой я грамотей, — уже более мирно сказала Анна.

— Ну, пусть Роза напишет. А чего мы с тобой будем в чужую жизнь вмешиваться.

— Какие же они нам чужие, думай, что говоришь, старик… А Роза — будто ты не знаешь Розу! Она же вся в отца. Гордости в ней — упрется — колхозным трактором не сдвинуть… Нет, Роза не станет писать. А у нее тут, того и гляди, не только огород могут отнять.