Запоздалый суд (Повести и рассказы)

Наконец я спросил, есть ли еще вопросы. Вопросов больше не было. Но поскольку после лекции было объявлено кино, то никто не поднялся с места. Мало того, дверь отворилась, и в зал толпой повалил народ, торопясь занять места получше. Людям уже было не до нас, и мы с Федором Петровичем оделись за кулисами и через «служебный вход» вышли на улицу. Мой лектор молчал. Я понимаю, что после чрезмерного возбуждения у людей часто случается такое же чрезмерное разочарование, тоска и самое настоящее горе, хотя для него, кажется, и нет особых причин. Наверное, я сейчас должен был сказать Федору Петровичу какие-то теплые, похвальные слова, но что я мог сказать? Правду? Но правда о его лекции еще больше убьет его. Говорить же заведомую ложь я не могу, не умею и потому тоже молчу. Да, лекция плохая, скучная. Конечно, и кабырцам интересно знать, как обстоят дела в угольной или сталепрокатной промышленности, но ведь об этом надо говорить так, чтобы не было такого впечатления, будто эти тонны угля и километры проката делаются где-то на другой планете. Ведь они делаются на земле, в нашей стране, для нашей жизни, для нас, и задача лектора — найти такие слова, такие факты, чтобы эти все абстрактные цифры с шестью нулями сделались понятными, близкими. Людей интересует и газопровод «Дружба», и нефть Тюмени, и КамАЗ, и БАМ, но только бы рассказать-то об этом нормальным, живым языком, пусть и коряво будет, нескладно, по пусть это будет слово живого человека, а не «говорящая газета». Почему бы, например, не начать с рассказа о том, что делается в Чувашии, а потом перейти на уголь и на сталь?..

Впрочем, легко мне рассуждать. А где Федор Петрович мог разыскать материалы хотя бы о промышленности Чувашии? Только что перебрать годовые комплекты республиканских газет. Но какой это труд, сколько для этого нужно времени, а где оно у него, учителя? Подготовка к урокам, сотни тетрадей, педсоветы, классные собрания, а дома — семья, хозяйство… Нет, нет, я должен быть благодарен ему даже за такую лекцию! Ведь выкроил же он время для того, чтобы проглядеть эти газеты, выбрать материал к теме, все это переписать в тетрадку, и как он радовался, как ликовал, совершив этот героический (для пего!) труд! И сделал это первым! Должно быть, те мои горячие слова о долге сельской интеллигенции глубоко засели в его сердце, а иначе-то как объяснить? Да, я должен благодарить его за такую даже лекцию, ведь она не упала к нему с неба, и разве в этом нет правды? Разве для него самого именно в факте собственного усилия не заключается вся правда?! И вот он идет молча, он подавлен, опустошен тем явным невниманием, с которым слушали его, теперь он, может быть, лучше понимает, что лекция плоха, и приходит ему мысль, что зря все это, что никогда он больше не выйдет на трибуну, что черт с ним, с долгом интеллигенции… А я молчу. Нет, я не должен молчать, ведь я не покривлю душой, если признаю его труд… Так я внушил себе или понял, точно не могу сказать, улыбнулся, взял Федора Петровича за локоть.

— А что, Федор Петрович, ведь не плохо для первого раза!..

Вышло, однако, скованно, деревянно, прямо сказать, вышло, но Федор Петрович не заметил.

— Правда? — воскликнул он, останавливаясь, — Вы не шутите?

Я уверил его, что не шучу, что в конце концов его лекция одним тем хороша, что первая, первая ласточка. Конечно, можно было бы взять несколько фактов своих, чувашских, но ничего, ничего!..

— Да, да, я сам понимаю, — оживился Федор Петрович, — но знаете ли… я думал…

— Но все можно поправить, ведь не последний же раз вы ее прочитали… Хорошо бы, например, к Октябрьским праздникам, а?

— Да, хорошо бы, я бы тогда учел, это верно!..

И когда мы уже прощались, он крепко пожал мне руку и с такой душевной искренностью сказал «спасибо», точно впервые в жизни услышал похвалу в свой адрес. А я, честно признаться, расчувствовался чуть ли не больше его, — такая сладкая спазма сдавила горло…

И вот я думаю: какая странная у меня должность, какая странная работа!.. Вроде бы нет у меня ни особых прав, ни строгих обязанностей, обозначенных каким-нибудь строгим расписанием, кроме разве обязанности содержать в полном порядке партийные документы, но в то же время мне словно бы поручено и даже в обязанность вменено неписаную отвечать за все, за каждое дело, за каждую человеческую душу. Правда, если колхоз «Серп» не выполнит плана по молоку, мне нагорит не меньше, чем Бардасову, но плана на состояние человеческой души нет, и если Федор Петрович триста шестьдесят пять дней в году будет угрюм, сердит и подавлен, с меня за это никто не спросит. А между тем… между тем не от этого ли именно состояния душ человеческих зависит и дело, то же молоко, и картошка, и лекция, и урок в школе?.. Да, странная должность…

22