Запоздалый суд (Повести и рассказы)

Как тихо и покойно в осеннем лесу! Только синичка пискнет, да качнется веточка, будто сама по себе качнется, а приглядишься — это села на нее пичужка с палец, едва ее разглядишь. Вот и вся жизнь лесная, что эта пичужка. А дорога устлана багряными и желтыми листьями, что тебе ковром многоцветным спокойных тонов… И тишина лесная, и краски, и эти редкие трели крохотных птичек воспринимаются как-то болезненно-остро, как после долгой разлуки. Но мало-помалу опять одолевают мысли о Наде, о своей работе. И зло, упрямо я говорю себе: «Разве настоящая любовь зависит от того, кто какую работу делает? И чем тебе не нравится моя работа? Пусть она трудная, но в конце концов не ты же, а я ее делаю!» Так я говорю, и мне самому удивительно, почему надо защищать, отстаивать очевидное? А если бы я сказал Наде о долге коммуниста? Что бы она ответила? И от одного предположения этого ответа — так, в общих чертах, — мне даже страшновато стало. Да, мне не совсем уж безразлично, как и где жить, но это второй вопрос, да, второй, потому что, если потребуется, я пойду работать хоть в пастухи, хоть куда, я никогда не буду искать местечка потеплее, полегче. И совсем не потому, чтобы доказать Наде или Казанкову, что вот я какой! Нет, я просто испытываю какую-то биологическую неприязнь ко всяким уловкам, в подноготной которых лежит мелкий, эгоистический расчет. И вдруг мне пришло в голову: Надя и Казанков, почему я их вроде бы как рядом поставил? Нет, нет, ничего у них нет общего, ничего нет, это случайно вышло, случайно. Просто я на нее нынче злой, вот и все. Мы не поняли друг друга, давно не виделись, и все так внезапно, вот и не смогли договориться. Но ей тоже не безразличен я, она обдумает многое за эту неделю, а в следующее воскресенье мы увидимся, и все встанет на свои места. Не может такого быть, чтобы из-за такой чепухи лопнула наша любовь, да, не может такого быть!.. Так я внушаю себе, и с таким убеждением подхожу к Кабыру, и странно, при виде его я испытываю какое-то радостное нетерпение, шаг мой становится шире, и вот я уже чуть не бегу, да, чуть ли не бегу, словно в Кабыре кто-то ждет меня не дождется.

14

— Окончательные итоги подводить еще рано, это мы сделаем в феврале, но уже теперь могу доложить вам, что по основным показателям мы идем с опережением прошлогоднего уровня…

Бардасов говорил спокойно и сухо, и я все ждал, что он коснется и главной цели собрания, но нет, даже не вспомнил, виду не показал. И я понял: умный, хитрый Бардасов задает такой тон предстоящему разговору, такое направление, в котором было бы неуместно говорить о переходе с совхозных норм на трудодни. Ко всему прочему, он похвалил тюлеккасскую бригаду за отличную уборку картофеля, за инициативу с желудями, нашел лестные слова и для бригадира, и для многих из бригады (я уж потом понял, что это были особо рьяные борцы за трудодни). Обычно скупой на похвалу Бардасов сейчас был щедр необыкновенно. В таких же превосходных степенях он представил колхозному собранию и нашего экономиста Нину Степановну Карликову, которая «лучше меня расскажет вам об экономическом состоянии нашего колхоза». Эти слова произвели впечатление, так что, когда Нина начала свою речь, слушали ее в глубокой тишине. Правда, речь ее была малопонятна. По крайней мере, для меня. Оказалось, в колхозе «Серп» за год очень выросли какие-то накладные расходы, а расход по заработной плате не соответствует уровню произведенной продукции. И все это в тысячах, в больших тысячах, так что мне сделалось даже как-то страшновато за Бардасова, за бухгалтера Михаила Петровича, за всю конторскую братию. Не знаю, научена она была Бардасовым, нет ли, но вот Нина сказала:

— Экономическое состояние хозяйства довольно зыбкое, банк не может выделить нам необходимых средств для самого неотложного капитального строительства, в том числе и детского комбината в Кабыре, так что в этих условиях переходить с одной системы оплаты на другую я считают преждевременным. Кроме того, без развития производства колхоз не сможет гарантировать стабильность оплаты по трудодням.

И тут в зале зародился легкий шум. Подспудное его значение пока еще было непонятно, но шум нарастал, словно к отмелому берегу приближалась волна. И вот первый внятный голос:

— А ты бы покопала вместе с нами картошку лопаточкой!

Голос был женским. И я его прекрасно узнал.

А Нина, пожав плечами, медленно и спокойно сошла с трибуны. А зал шумел. Уже понять ничего нельзя было, не имело смысла и перебивать этот шум, и Бардасов стоял за красным столом молча, бледный и какой-то даже страшный.

И вдруг на трибуне возник мой Генка! В зале послышался смешок, и шум начал спадать, — волна откатывалась в реку.

— Не собрание колхозное, а базар мужицкий! Чего вы добиваетесь? Чего вы хотите? Хотите зерно получать возами? Для чего?

— Ты сначала женись да вырасти пятерых детей, тогда узнаешь, для чего зерно! — выкрикнул женский пронзительный голос.