Запоздалые истины

— Садитесь, Вера Игнатьевна, — предложил Леденцов, уступая роль Петельникову.

Женщина села, скинула на плечи теплый платок и расстегнула шубу — она была одета по-зимнему. Простое крупное лицо, задетое недоумением, казалось детским.

— Со Слежевской вы дружили? — спросил Петельников.

— Нет, но были в хороших отношениях.

— Она вам о себе рассказывала?

— Ну, рассказывала...

— Жаловалась на что-нибудь?

— Ей не на что было жаловаться.

Женщину смущали не вопросы инспектора, а круг стоявших молчаливых мужчин. Она обегала взглядом их лица, словно выбирая себе защитника. И выбрала — в очках, грустное, рябининское. И теперь на вопросы отвечала не инспектору, а этому очкастому лицу.

— Слежевская в бога верила?

— Что вы... Общественница... Заведующая...

— А как же зов? — прямо Спросил Петельников.

— При чем тут бог? — удивилась женщина тому, что он, Рябинин, в очках, а не понимает. — Это так, ее предчувствие...

— Вера Игнатьевна, как она говорила про это предчувствие?

— Как... Говорила, убьют меня, Веруша. Убьют по голове. И просила, чтобы я обязательно пришла на поминки.

— А вы что?

— Господи, да убеждала ее выкинуть эти глупости из головы.

— Все сказали?

— А что еще?

Теперь и Петельников глянул на следователя, показывая, что вопрос с потусторонним зовом ясен. И тогда Рябинин предал эту доверившуюся ему женщину ради поиска истины, ради оживления ее памяти, и стал говорить то, что не думал:

— Вера Игнатьевна, вы же сказали неправду или сказали не все...

— Как? — она даже зашлась в глубоком непереводимом дыхании.

— Посудите сами. Летают космонавты, бурлят колбы, гудят синхрофазотроны... А вы нам про какой-то мистический зов.

— Я же ее слова передаю...

— А сами-то верите в них?

— Верю! — с какой-то распаленной силой бросила она, обводя деревянные лица мужчин уже сердитым взглядом.

— Почему верите?

— Потому что она убийцу свою знала.

— Кто? — спросил Рябинин уже одновременно с Петельниковым.

— Мелентьевна.

Все бездыханно молчали, боясь спугнуть неожиданное признание. Наконец Рябинин тихо спросил:

— Кто она?

— Работала уборщицей в садике у Слежевской. Теперь живет в городе...

Инспекторский дружный круг сразу ослабел и стал распадаться на отдельных людей. За окном почти одновременно завелись две машины. Рябинин поднялся, чтобы повести женщину в свою комнату для официального допроса. И тогда она тихонько сказала непонятную им в тот торопливый момент пословицу:

— Кричит на кошку, а думает на невестку...

13

Жизнь на глазах стала Рябинина тяготить.

Ел под настороженным вниманием милиционера-повара, самострадающего от своих пересолов и переваров. Просыпался от взгляда Леденцова, немигающего, тоже рыжего, как и его шевелюра, — просто так ли он смотрел, опыт ли психологический ставил... Писал дневник, закрываясь плечом от любопытствующего Петельникова. Размышлял под надзорным интересом инспектора Фомина, который удивлялся, почему следователь полчаса сидит на раскладушке и ничего не делает; Рябинин не мог думать, когда на него смотрели, — ему казалось, что ловимая им мысль просвечивает.

Рябинин нахлобучил шляпу и выскочил на улицу. Там, остуженный осенью, он догадался, что слегка лицемерит, — не товарищи его тяготили, а Слежевский притягивал. Но какой силой? Рябинин усмехнулся — чаем. И тут он лицемерил. Слегка.

Куриные ножки у избы не выросли. И черный кот не сел у порога. Время, тут поселилось недвижное время...

Рябинин вошел, как всегда, настороженно. Слежевский шагнул к плите и переставил чайник. Тот загудел сразу, будто тоже ждал следователя.

— Говорят, чай нужно пить не из чашек, — сказал Рябинин, раздеваясь.

— А из чего?

— Из пиал.

— Какая разница.

— Говорят, вкусней...

Рябинин достал из кармана две пачки цейлонского чая и выложил на пока голый стол. Слежевский глянул на них равнодушно, снедаемый своими мыслями. Ели вопросы и Рябинина, поэтому он спросил прямо:

— Олег Семенович, выходит, что с женой вы жили не так уж и хорошо?

— Кто вам сказал?

— Вы.

— Когда же?

— По вашей теории неравномерная любовь чревата. И вы назвали жену самодержцем. А это уж...

— Да, — подтвердил Слежевский вроде бы довольно. И взялся за чай — приспело его время, как и время долгого разговора. Они сидели молча, выжидая, когда чашки остудятся до возможности прикоснуться к ним губами.

— Сколько написано книг, как любовь приходит... — обронил Слежевский глухо, будто утопил слова в чашке.

— Написано, — подтвердил следователь.

— А как уходит? Приходит она примитивно, сразу. Как у меня. А уходит-то ох как долго и сложно. Вроде рака со смертельным исходом.

— Неужели вы свою любовь не уберегли? — грустно удивился Рябинин, помнивший его жаркие слова.

— Потому что не законсервировал.

— Не совсем понял, — совсем не понял Рябинин.

— Любовь надо консервировать, — почти обрадовался Слежевский тому, что следователь этого не знает.

— Как консервировать?

— А спросите у хозяек, чем они сохраняют фрукты да ягоды. Сахаром, солью, уксусом...

— Любовь не фрукты, — неопределенно заметил Рябинин, так и не уловив его мысли.

— Любовь надо остановить, как время.

— Время пока еще не останавливали...