Запоздалая оттепель, Кэрны

Кэрны повела волчат обратно к селу. Те уже не плелись устало. Не ложились отдыхать на ягель. Не рычали друг на друга. Они мчались так, что лапы едва касались кочек. А прыжкам их могла позавидовать любая стая. Хоть и не взматерели еще, а мышцы так и перекатываются под шкурой. Пусть не в тундре, у человека выросли, а смотрятся куда как лучше своих ровесников — диких волчат.

Что там за возня? Кэрны подскочила. Это ее волчонок сойку из-под куста выволок. Та и скрипит на всю тундру простуженным горлом. А волчонок старается. Перья во все стороны летят. Сойка орет. Оно и понятно, кому же понравится, когда раздевают из шкуры? Но то ли будет, — радуется Кэрны, глядя на волчонка. А тот уже вошел во вкус. Клюв сойки придавил лапой. Надоел скрип. Хоп! И откусил голову. Только клюв и лапы остались у стланика… Настоящий волк! Вон как чисто с добычей разделался. Даже воронам ничего не оставил. Хороший тундровик, — облизывается полукровка. А другой волчонок тем временем гнездо кроншпиля разорил. Слопал весь выводок. А теперь на лягушку смотрит. Нельзя ли и ее проглотить? Но больно она некрасивая. И голос смешной. А тут Кэрны подоспела. Рыкнула. Волчонок понял, отскочил…

Остальные двое волчат из-за кедровки подрались. Ловили вместе. А вот поделить поровну не могут. Грызутся. Полукровка разорвала птицу. Помирила. Оказывается, поделенная добыча тоже вкусна. Морды волчат в птичьем пуху, в крови, довольные. Дорога домой хороша, но еще лучше, когда бежишь сытым. И волчата, изредка оглядываясь на полукровку, лезут в норы, под кочки и пеньки. Ведь скоро село. А во дворе дома не поохотишься…

Кэрны с волчатами вернулась вовремя. Хозяин уже впрягал ездовиков в нарты. Завидев вернувшихся, сказал что-то одобрительное…

А уже на следующий день жизнь в одинокой избе на берегу реки продолжалась, будто и не было отлучки.

Шло время. Взрослели волчата. Кэрны все чаще уводила их в тундру. Приучала, чтоб смогли выжить в ней. Но всегда к вечеру приводила волчат к избе, к человеку. Так прошло лето. К домику охотника, как и ко всей тундре, осторожно, на цыпочках подкралась осень.

Она зашуршала по крыше первым робким дождем. Вымочила собак до костей. И, не дав обсушиться за весь день, ударила ночью заморозками. Сковала первыми холодами тундру. Ездовики, не выдержав, заскреблись в избу к человеку. К теплу запросились. Обсушиться у печки, у огня… Кэрны сидела в углу избы. Она размышляла о своем. О предстоящей зиме, о близком времени свадеб…

А осень шла в тундру шаркающей старой волчицей. Она спотыкалась на каждой кочке и лила бесконечные слезы на сникшую траву, на облысевшие кусты и деревья. Голодной сворой выли в печной трубе ее ветры, скулили всеми тундровыми голосами.

Сникли ездовики. В эту пору им вовсе не хотелось вылезать из избы в серую мокроту. Собаки предпочитали отсыпаться у теплой печки. Скоро зима. И тогда человек не даст отдохнуть. Будут они колесить по тундре, пурговать в снегу долгими днями. А едва метель уляжется — опять в путь, и снова будут натирать бока и плечи тугие ремни нарт. Собачьи дороги в тундре длинные. Они начинались там, где рождался сугроб утра, утра без рассвета, а заканчивались, когда мороз разрывал рыхлое солнце на множество сосулек-звезд и подвешивал их в темном, как медвежья шкура, небе. Отогревшись за ночь на этой шкуре, они, растаяв, опять стекутся в желтый негреющий ком, и все повторится сначала…

Где-то под сугробом ездовики выкусят наспех снег, забившийся меж пальцев лап. За долгий путь он превращается в лед и до крови, до костей растирает пальцы. Но человек не всегда поймет, почему захромала собака. Не сразу заметит хозяин кровавый след на снегу. А и увидит — чем поможет? Тундра его самого заставляет слезать с нарт и бежать. Отдыхать без времени нельзя. Никому.

Хозяин и теперь не сидит без дела. Вон капканы мастерит, большие и маленькие. На всякого зверя впрок. Кэрны, глянув на них искоса, рычит. Свое все ж помнится. А человек словно не замечает. Он даже подвывает что-то себе под нос. Кэрны прислушалась. Поняла по-своему, что и у ее хозяина будет свое время зимой и выйдет он в тундру звать к себе подругу. Иначе с чего бы этот монотонный, как осенний дождь, вой? Только для зова, — думает волчица, понимающе глядя на хозяина. Осень того не угнетала. Он торопился, и капканы грудой топорщились в углу.