Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

Май: «Послевоенное наведение порядка, „закручивание гаек“ коснулось и оформительского промысла. Если раньше Горев под выпивку договаривался с заказчиками, под выпивку и сдавал заказчику готовую работу, то теперь некий „безлюдный фонд“ учреждений и предприятий был ликвидирован, с тем чтобы все деньги выплачивались перечислением через ДОК — декоративно-оформительский комбинат. Комбинат этот забирал добрую половину денег заказчика, в том числе и на содержание художественного совета, вольного принять, либо забраковать любую работу.

На худсовете утверждались и эскизы. Бравый наш Горев как-то сник, и бригада наша стала глохнуть, распадаться. Впоследствии Горев снова возник, но уже на административных должностях. Возвысившись до кресла директора комбината, стал разъезжать в служебной машине. Но к тому времени мы виделись с ним разве что случайно. Меня же выручил, подобрал в свой „бизнес“ тоже бывший сослуживец-солдат — Витя Рожков. Архитектор по образованию, Витя приладился делать плакаты-пособия по технике безопасности. Обзавелся постоянными могучими заказчиками вроде завода „Калибр“. Я до сих пор пользуюсь подаренной мне на „Калибре“ метровой стальной линейкой, правда, кривой, потому что подарки делались из брака.

Работы было много, и можно было бы жить припеваючи, если бы не комбинатский художественный совет. В те годы никакие условности не допускались, и фигуры рабочих в заданных позах у заданного оборудования следовало изображать „реалистически“. А это нам с Витей не всегда удавалось. И именитый худсовет брезгливо браковал наши старания, иногда снисходя до назиданий о мыщелках, ключицах и других анатомических факторах.

Мы с Витей обращались за помощью к нашему домашнему „академисту“ — к отцу. Позировали ему в нужных позах, но он, видимо, сильно порастерял свою академическую выучку и тоже не всегда справлялся. Так или иначе, но у отца, кроме „академической“ пенсии с „хлебной надбавкой“, составлявшей 27 рублей, заработков не было вовсе. Плакаты эти кормили нашу семью до окончания мною института.

…С институтскими заданиями я справлялся легко. Был на хорошем счету у милейшего нашего преподавателя Ивана Ивановича Захарова. Но надо было очень постараться, чтобы получить у Ивана Ивановича тройку, не говоря уж о двойке. Наш староста курса Толя Серебряков, еще будучи студентом, каким-то образом сделался главным художником издательства „Стройиздат“. И однокурсники потянулись к нему за работой. Попросил работу и я. И получил заказ на обложку „Расчеты конструкций сельских зданий“.

Запомнилась мне эта работенка. Как всякий неофит, я пытался сделать из этой обложки некий художественный шедевр. Заваливал Толю яркими и ярчайшими эскизами. А он тоже, видимо, по неопытности, не мог втолковать мне, что нужен просто четкий шрифт, к чему в конце концов и пришли, ограничившись старательным, но неумелым шрифтом и фрагментом строительного чертежа. Больше Толя не звал меня, а я к нему не просился» ^[442].

Пытался как-то заработать, «попасть в струю» и Петр Васильевич. В 1951 году он, очевидно, достаточно долго и очень тщательно работал над оформлением для какого-то уральского Дворца культуры, сделав десяток больших и маленьких эскизов вертикальных пейзажных панно, которые, видимо, должны были вставляться между какими-нибудь пилонами в архитектурное пространство, закругленное сверху, — такого рода пейзажные вставки были очень распространены в те годы, в частности на ВСХВ. Красивые, очень тонкие и нежные по цвету уральские пейзажи, цветущие сады; в некоторых эскизах — одно небо, расцвеченное освещенными солнцем облаками были вполне «реалистичны». Почему сорвался этот заказ? Показались чересчур «безыдейными», недостаточно «социалистическими» «чистые» пейзажи?

Выброшенный из художественной общественной жизни, Митурич не был забыт своим кругом. Ученики, близкие люди не оставляли Петра Васильевича, не переставали интересоваться его искусством, высоко ценить его. В 1950 году его навестила Ирина Пунина, дочь Николая Николаевича; привела с собой молодого Ваню Бруни, сына Льва Александровича. Вряд ли могла быть очень веселой эта встреча — Ваня недавно потерял отца; Ирина Николаевна жила ужасом отцовского ареста. Но — смотрели работы Петра Васильевича, очевидно, его превосходную графику военных и послевоенных лет, восторгались. Он писал Юлии Николаевне:

«Была Пунина с Ваней Бруни. Восхищались работами. Еще хотят прийти смотреть живопись. Он похож на мать и внешностью, и темпераментом. Возможно, что и способный парень» ^[443].

Ваня Бруни не мог не очаровать Митурича — трудно было найти более обаятельное существо, нежели он в свои молодые годы. Художник Иван Львович Бруни остался на всю жизнь ближайшим другом Мая Митурича.

П. Митурич — М. Ляховицкому. Москва, 30 января 1952 года.

«Милый друг, дни действительно бегут, но, к сожалению, я не могу сказать, что у меня „время валом смелых дел“, как некогда поэт сказал с гордостью.