Запомните нас такими

МУТНАЯ ПОЛЯНА

Когда в 1970 году (в прошлом тысячелетии) меня приняли в Союз писателей, помню, я был поражен. Отнюдь не все там писали замечательно, скорее — наоборот, но жизнь там шла удивительная! И это — в те времена, что считаются самыми глухими, застойными! Вспоминаю литературные происшествия тех лет с восторгом и ужасом. Конечно, то была не Ясная Поляна, где жил и творил Лев Толстой, но название «Мутная Поляна» подойдет в самый раз. Впрочем, и сейчас закулисная литературная жизнь порой потрясает. Даже не знаю, когда писатели жили более затейливо: тогда или сейчас.

Только не думайте, что я хочу что-то или кого-то разоблачить, как это модно, — наоборот, эта жизнь кажется мне хоть и не всегда достаточно благообразной, но вполне достойной внимания и даже увлекательной.

Чемодан с горохом

Конечно, первым моим литературным учителем был отец. И мой литературный вкус сложился на почве многочисленных его житейских баек, совершенных по форме, неожиданных по содержанию, глубоких по мысли.

Однажды он ехал из родной деревни в институт и вез с собой чемодан гороха, которым рассчитывал прокормиться до весны. Поезд уже тормозил, когда отец вдруг заметил, что какой-то тип схватил его чемодан с горохом и понес по проходу. Сначала он двигался весьма резво — иначе в их работе нельзя, — но когда отец все же нагнал его на платформе, тот уже двигался с некоторым напряжением. Тяжелее гороха ничего нет — может быть, только золото. Наверное, мысль о золоте и заставляла вора упорно тащить этот сверхтяжелый чемодан. Отец сначала хотел сгоряча сразу отнять свою собственность, но потом, поглядев, как вор, весь перекорячась, волочет эту тяжесть, вдруг решил: а пусть себе несет — мне ж как раз в эту сторону! Они вышли в город и пошли по улице — вор, обливаясь потом, отец налегке. Несколько раз вор злобно оглядывался, понимая, в какую ловушку он попал, но бросить украденное ему не позволяла профессиональная честь. Так они шли довольно долго — и то ли вор был невезучий, то ли отец везучий, но им все время было по пути. Дороги их разошлись лишь у самого отцовского общежития. «Извини — мне сюда», — сказал отец вору, кивнув на вывеску общежития. «Твой, что ли?» — «Извини», — сказал папа, забирая чемодан. И вор, скособочась и прихрамывая, ушел.

История эта не так проста. Иногда стоит не суетиться и подумать: а может быть, твой чемодан несут как раз в нужном тебе направлении?

Жертвы рифрмы

То, что литература — дело ответственное и за нее приходится отвечать, понял я еще в ранней молодости, в восьмом классе. Как и многие, я писал тогда любовные стихи, хотя любовью тогда совершенно еще не мучился. Но стихи о любви писал, нормальное дело, только относился к этому, очевидно, с большей добросовестностью, чем все. Не зря наша классная воспитательница, Марья Сергеевна, умиленно произносила: «Нет добросовестнее этого Попова». К занятиям литературой, которая, как я уже чувствовал, станет моей клеткой навеки, я относился добросовестно вдвойне.

И как положено — ответил за это. В очередном стихе никак не подобрать было рифму к слову «невинна». Только — Инна. И беда в том, что Инна была у нас в классе всего одна, и при этом — крайне мне не нравилась. Так же, как и я ей. Но — поэзия сильней. Уже не мы диктовали стих, а он нам диктовал. «Он ей пишет стихи!» Куда денешься? Не мог же я написать стих и спрятать — тщеславие, свойственное любому творцу, не позволяло.

И мы стали «ходить»! Я провожал ее из школы до дома, потом мы на лестнице долго и с отвращением целовались. Жертвы рифмы, мы, однако, вызывали зависть у многих: «Вот это любовь — он даже стихи ей пишет!»

Это не я писал ей стихи — это стихи писали нас! Что характерно, несмотря на долгие поцелуи на лестнице, взаимное отвращение не проходило. Но кому до этого дело, если рифма удалась! «Инна — невинна». Это как приговор.

К счастью, ее родителей-военных перевели в Норильск, и тяга к поэзии не успела отбить у меня навсегда тягу к женщине.

Но потом отвечать за легкомысленно удавшиеся строчки приходилось еще не раз.

Советская литература — мать гротеска