Заполье

— Ну так в чём дело: вот вам газета — несите, упражняйтесь. Но без фундамента, без подпирающей политической деятельности, практики — что она, газета? Выпуск пара всего лишь. Спасать можно только действием. А что он спас, этот?.. Гноище сие? Мир, им же самим созданный, дерьмом переполненный как лично мне знакомый сортир на станции Заманиловка? — Нет, одно даже упоминанье этого раздражало его, вздёргивало всего, будто бы равновесия самоуверенного обычного лишало — и тем раздражало ещё больше. — И от кого спасать своё творенье весьма отвратное, человека, — от себя же самого, от свехдурных условий существованья, нам навязанных? Ну так сними их — ты, всемогущий, в том числе и внутри самого человека сними, что тебе стоит! По-настоящему спаси, чем представленье на горе Лысой этой, Голгофе устраивать, трагифарс!.. Чем провинилось созданье твоё, этот самый сапиенс, в корчах живущий, в страданьях, — свободой воли, тобой же даденной и крайне сомнительной, кстати?!. И какая, к чёрту, свобода ему, от всего и вся зависимому?! Или что Адам согрешил, пал?.. Не смешите меня! Вся теодицея, все проблемы добра и зла от бога начинаются и на нём же и заканчиваются, на него закольцованы, замкнуты — минуя человека, какие там ещё адамы, евы, сказочки эти суемудрых евреев… — Его прямо-таки несло опять словами, самим кощунством этим бесстрашным, давно утратившим всякую опаску и потому пренебрежительным, презрительным даже. — Чтобы не спасать — не создавать бы эту парашу, мира этого, недоумка и недоделка одновременно, ведь бездарного же. Не-ет, зря он авралил ту неделю; нет бы квартал хотя бы взять, производственный, да подумать. При таком-то, якобы, могуществе — и так напортачить!.. А нам живи тут, расхлёбывай.

— Лихачите, Владимир Георгич? Боюсь, лбом это, интеллектом не прошибёшь…

— А мне, пардон, плевать! Лихачу, потому что мне — лихо… Лышеньки мени. Бутлегер у Хэма хоть при смерти, а скумекал верно: человек не может один ни черта. Только соединенье частных воль в одну что-то ещё сдвинуть может, решить, это даже муравьи знают, пчёлы. И если уж замахиваться, то… Можете себе такое представить: единый коллективный, на протяжении десятилетий, самое меньшее, действующий разум? Который последовательно претворяет, развивая и осмысливая всё глубже, ту самую идею, о какой вы так печётесь? Возможности — вот ведь что влечёт…

— Лишь бы не сумма нулей, — не то что пошутил, но от иронии не отказался Базанов. — Кадры в дефиците, ко всему прочему. Личности. Значит, всё же масонский вариант?

— А почему не эрэсдэрпэ — с ма-аленькой такой приставочкой «бэ»? — показал несколько расплющенными на концах пальцами, засмеялся Мизгирь. — Почему не… не «Молодая гвардия» даже — не мальчишеская, разумеется, а с совершенно другим вооруженьем и тактикой? Важна же не столько форма, сколько содержание, та же цель.

— Важен сплав формы с содержанием, разнобой тут губителен тоже… — И, переждав его: «Да-да… вы правы, вообще-то!» — решил и другое сказать, поточнее выразить: — Организации такого рода, Владимир Георгиевич, это ведь инструмент насилия — и прежде всего над адептами, членами своими, как тут ни крути; одним товариществом добродушным не обойдёшься, иерархия понадобится. И как, скажите, добровольную дисциплину, послушание согласить с жёсткой организационной структурой? А ведь безусловная тайна, на которой вы настаиваете, вместе с исполнительностью большевистской предельно ужесточит её, это надо сознавать… И тут нужна станет очень сильная, волевая идея объединяющая, мотивация — и её ведь тоже выстроить ещё надо, до адептов донести. И самых адептов поискать — днём с огнём… — Собеседник слушал, глаз не отрывая, молчал. — Не знаю… Да и логика развития, вы согласитесь, результат эволюции организаций таких чаще всего нехорош, это если мягко сказать, вырождаются быстро — в сектанство, в тотальщину внутреннюю и всякое такое прочее. Декабристов хоть возьмите хвалёных — чего там больше было, правды или интриганства отъявленного, вранья? Благородства или подлости, в верхушке особенно?

— Но это ж они, а не мы, лучшим своим жертвовали!.. — встрепенулся, с полуоборота завёлся Мизгирь. — Это они на отчаянное решились, на перемены — и кто же знает, хуже стало б, лучше?! Никто не скажет.