Заполье

Он же, возможно, и Алевтине дал знать, явившейся в самый разгар посиделок с бутылкой какого-то особого ликёра. Впрочем, Мизгирь вскоре ушёл, сославшись на дела; малость взвинченное последними новостями веселье шло своим чередом, и напрасно топтался вокруг гостьи Карманов: она принадлежала всем, живо оборачиваясь к каждому воззвавшему, жаждущему тёмного огня глаз и улыбчивого привета, готового на пониманье, на подхват словца. А он не сказать чтобы перебрал против нормы, нет, но как-то непривычно для себя отяжелел, замолчал, не мог путного из себя слова выдавить теребившим его поначалу друзьям-соратникам, Але тоже, и они его оставили, наконец, при своём. При неразрешимом; и когда расходились, она оглянулась на шумевшую, о чём-то ещё не доспорившую братию, сказала вполголоса: «Совсем плохо?» — и он кивнул машинально, не сразу и спросил себя, откуда бы ей это знать. От Мизгиря, конечно же; но спрашивать её не стал, она бы этого и не сказала, наверняка отделавшись женским банальным: «Я же чувствую…»

Разбежались быстро, уже припозднилось, и они, оставшись вдвоём, пошли медленней, молча, она самую малость позади и в покорном каком-то ожиданье. Если домой, то разве что дочку увидеть, уже спящую, и — самому спать? Не уснёт и читать даже не сможет, не в первый уже за эти дни раз. А жена, вдобавок, будет демонстративно торчать тут же, досматривать мексиканский или ещё какой сериал с зачем-то нарочито, он убеждён, противным дублежом, случайно таких грассирующих, говоря эвфемизмом, гнусавых и гундосых дублёров вместе на все эти сериалы не соберёшь…

Прошли уже второй магазин, закрытый тоже, и он спросил, не обернувшись: «У тебя есть что — или поискать всё ж, купить?» — «Ну разумеется, есть!..»

Через день жена знала об этом — и едва ли не в подробностях, как он мог понять. Скандала не случилось, поскольку он уже излишним был, разве что все виды демонстрируемого ему презрения, на что он лишь сказал: «Хочешь думать так — думай…» — «Я не думаю — я знаю!..» Вечером, с работы вернувшись, узнал, что она уже сходила, к внучке бабку вызвав с работы, и подала на развод.

Задаваться вопросом, как ей, из дома только на прогулки с дочкой выходившей да в ближний магазин, стало это известно, уже не имело смысла, считай, — при том, что этого точно не мог ведь знать никто, даже и в редакции. Могли, впрочем, и случайные свидетели быть, из многих знакомых в тесном городе провинциальном, могла она в придачу и простейшую сверку времени сделать, тому же Карманову звякнув, — когда разошлись с посиделок и когда вернулся… Спросил Карманова, единственного знакомого ей из всех, — нет, не звонила. Но и в любом случае, всё это дела уже не меняло — бракоразводного в том числе.

Ничего из этого не говорил он и Алевтине — как никогда живейшей, хлопотавшей о всяких мелочах для их встреч, из каждой явно хотелось ей сделать маленький праздник, хотя при его-то настроении это было мудрено. Жила же, по меньшей мере, на пять своих зарплат, да и то на текущие лишь расходы, — разве, спросил однажды, не так? Она пожала плечиком: «Я же подрабатываю в солидной фирме, консультирую… и вообще, хорошая экспертиза, в принципе, должна стоить хороших денег.»

Возвращаясь сейчас из ванны полутёмным коридором, он опять чувствительно наткнулся ногой на одну из десятка приставленных вдоль стены разноформатных картин подрамниками наружу; на них она, кстати, не позволяла даже глянуть: «Не мои же, чужая собственность. А без хозяина нельзя, не принято…»

— Когда уберётся этот склад?! — в сердцах бросил он, разглядывая ссадину на ступне. — Надо же, второй уж раз…

— Вот и ты искусствоведом стал, — засмеялась она, — по подрамникам… Пора бы привыкнуть. Посредник попросил, на время, а я вынуждена контачить с ним.

— Собираться мне пора. Завтра Черных прилетает, друг, а мне его теперь в гостиницу придётся… чушь, дичь какая-то!

— Говорю же: перебирайся ко мне… — Она соскочила с постели, подошла и прижалась, поворошила волосы его. — Милый. А ему вон та комната, без проблем. Да хоть и завтра. Мужчины, а такие нерешительные.

Он промолчал, лишь губы приложил к её виску. Костя прилетал с двенадцатичасовым, и надо было крутануться, успеть и в типографию, где сопернички время от времени умело-таки устраивали газете сбои в откатке тиража, перехватывая очередь, и в гостинице договориться, и к самолёту успеть.

— Что за друг? — нарочито надула она губки. — Откуда?

— Из белокаменной. Представь, в администрации гранд-бузотёра этого работает, как его наш Владимир Георгич милосердно называет… ну, президента всея. В хозуправлении, или как оно там у них.

— Да-а?!. Ты меня всё время удивляешь… Да они ж богатенькие! Они богаты, как…

— Как сорок разбойников.

— Так им же можно картины продать… художникам помочь, да!

Могут они для любимого, для обожаемого бузотёра пару-тройку полотен купить?! Ну, в свой офис, хотя бы?

— Откуда мне знать. Хотя спросить можно.

— Спроси! Вместе спросим — мы ведь встретимся?

— Ты нас встретишь. Ужином, скажем. Считай это приказаньем.

— Ну, наконец-то мужчина прорезался… Конечно!