Записки жандарма

Несколько другую тактику применяло Московское охранное отделение по отношению к рабочему вопросу. Рабочие в конце 90-х годов уже массой вышли на политическую сцену, и охранное отделение пером Зубатова отлично оценило, что в лице рабочего класса оно имеет такую силу, какой еще не было ни у народовольцев, ни у эсеров. (Охранники отлично понимали, что соединение густых массовых рабочих колонн с революционной теорией, организация этих массовых батальонов вокруг боевых революционных знамен может превратить рабочий класс в коллектив такой мощности, как говорил Зубатов, который представит собой угрозу самому существованию дворянско-феодального общества. Но, понимая это, они, конечно, не понимали еще и не могли тогда понять, иначе они не были бы жандармами и слугами дворянско-феодального общества, что именно этот-то класс, эти-то батальоны и уничтожат неизбежно дворянско-феодальный мир. Поэтому, оценивая революционную роль пролетарских колонн, Зубатов поставил себе целью отвлечь их, хотя бы ценой некоторых уступок насчет буржуазии, от революционной борьбы и по возможности привлечь и использовать их в целях укрепления дворянско-феодального общества. Зубатов учел и стремление рабочей массы к организации, и стремление рабочей массы к общему улучшению своего положения, учел, наконец, и то, что в этот период причины борьбы пролетариата коренились в условиях труда и быта на фабрике. Зубатов не имел еще перед собой в 90-х годах единой пролетарской армии, объединенной единой классовой программой, единой целью уничтожения дворянско-феодального мира. Имея пред собой густые рабочие колонны, стремящиеся к организации и улучшению своего положения, с одной стороны, и имея уже пред собой революционную теорию, идущую на соединение с рабочим классом, Московская охранка, при помощи выработанной Зубатовым особой тактики, ставила своей целью овладеть рабочим классом организационно и организационно рассеять его; овладев рабочим классом организационно, овладеть им идеологически и идеологически обезглавить его, привив рабочему классу свою собственную идеологию и вырвав из рабочих рядов носителей классовой революционной идеологии. Эти цели продиктовали Зубатову те мероприятия, которые получили название «полицейского социализма» и раскинулись довольно широко по Москве и Юго-Западному краю, встречаясь в Вильне, Минске, Одессе. Они носили, в зависимости от места, разные названия, но везде их цель была одинакова.

Наряду с этой специфической зубатовщиной, раскинувшей свои корни по центральным губерниям и центральным городам юго-запада и юга России, из-под руки Зубатова выросла и специфическая форма организации рабочего движения в Ленинграде, тогдашнем Петербурге, связавшаяся впоследствии с именем попа Гапона. Гапониада, — от имени возглавлявшего ее попа Гапона, — теперь подробно разработана, и Спиридович в своих записках фактически ничего нового не дает, кроме подтверждения того, что Гапон находился в тесной связи с охранным отделением и до и после 9 января и что эта разновидность полицейской организации рабочего движения, возглавляемого Гапоном, тоже имела тенденции развернуться по всей России, перекинуться из Петербурга в Москву, укрепиться в Киеве и других местах. То, что рассказывает Спиридович о петербургских зубатовских организациях и о результате их 9 января, не выходит, с точки зрения фактов, почти из рамок общеизвестного. Здесь есть кое-какие штришки, которые дополняют историю гапониады новыми фактами и, конечно, резко отличаются в своей аналитической части от того, что знает и как понимает теперь рабочее движение Петербурга современная историческая мысль.