Оно невозможно. Пусть откроется наш позор: предположения и гипотезы о мириадах существ, возникших по нашей воле, об их мыслях и представлениях, о созданном ими образе Творца, предположения, которые в этой безмолвной беседе мы так часто, так упорно снабжали оговорками, что, дескать, мы достоверно не знаем и не можем знать, чего они хотят и что делают, не можем узреть их, не ведаем, как они выглядят, потому что они для нашей громадности неразличимы, — все это было ложью, личиной, за которой скрывался наш безграничный стыд. Ибо это не так: мы могли бы. Увы, по отношению к ним мы и впрямь всемогущи. Но вмешаться в одну или — какая разница? — сразу в миллионы Вселенных — ради чего? Чтобы открыть им, что они созданы по нашему образу и подобию в издевку, что мы — всеведение, не постигающее себя самое, и всемогущество, ненапрасное лишь для других? Возможно ли поверить в истину, которая ужасает? Нет, скорее они согласятся увидеть в нас торжествующее зло, воплощение жестокости и коварства, лишь бы это зло и коварство имели отчетливую и однозначную устремленность; они перетерпят любые мучения, любые пытки, лишь бы тот, кто явится им, оказался Властелином Всеведущим и Совершенным, неважно — в любви или в ненависти. Но мне пришлось бы открыть им, что мы уравнены тайной существования, только вину за него не разделяем поровну, ведь это я вызвал их к жизни, не для добра и не для зла — но в неведении и потерянности; а им пришлось бы отречься от такого Творца или, о ужас, его утешать?..
Могу ли я предстать таким безгранично уродливым и безгранично смешным?
Вот почему я вынужден скрываться от них… чтобы не лгать им… а они, шествуя своими извилистыми путями, будут искать, убеждаться в ложности найденного и идти дальше…
Вернемся же наконец в совершенство, как в убежище… возможно, когда-нибудь, из концентрации всех наших сил, из их сопряжения возникнет…