Записки уцелевшего

Второй просторный батюшкин дом мы сняли под дачу вместе с семьей Ильинских. У Владимира и Елены к тому времени родилась девочка, тоже Елена. Они втроем жили в другом доме, а к нам приходили обедать. В Глинкове сняла дачу тетя Лиля Шереметева с тремя младшими детьми — Петрушей, Марийкой и Павлушей, да им, изгнанным с Воздвиженки, и деваться-то было некуда. Сняла дачу и сестра тети Лили тетя Надя Раевская с мужем Александром Александровичем и тремя дочками. На вторую половину лета, когда у моей сестры Лины родилась дочь Марина, она с мужем Георгием тоже переехала на дачу в Глинково.

Словом, народу, близкого между собой, собиралось много. Мужчины приезжали только в субботу вечером и уезжали в понедельник на рассвете. По воскресеньям устраивались общие веселые игры — в городки, в горелки, в лапту.

О жившем постоянно в Сергиевом посаде вместе с семьей дяде Владимире Трубецком я уже рассказывал. Он приходил к нам в Глинково к моему брату Владимиру; очень они были между собой дружны.

К этому времени у него было шесть детей.

Бабушка получила письмо из Сергиева посада от своего зятя, написанное стихами и наполовину по-французски следующего содержания:

Дорогая grand-maman,
У нас родился fils Africain,

И он и его maman
Чувствуют себя charmant

И если бы не полное отсутствие argents…

— дальше не помню.

Однако сына назвали не Африканом, а Владимиром. Впоследствии у них родилось еще двое. У всех детей в именах неизменно присутствовала буква «р», их родители считали, что при этом условии дети останутся живыми.

Тогда в Сергиевом посаде жило много бывших людей. Еще в 1917 году купили дом Олсуфьевы, купил дом выдающийся философ священник отец Павел Флоренский и поселился в нем с семьей, переехала необыкновенно важная старая дева, племянница жены Пушкина Наталья Ивановна Гончарова. Об Истоминых и Трубецких я уже упоминал.

Жили в Сергиевом посаде семьи, по происхождению не являвшиеся бывшими, но близкие им по духу. Назову тех, кто был знаком с Трубецкими, а через них и с нами. Это семья профессора гистологии, ученого с мировым именем, отказавшегося служить большевикам, — Ивана Фроловича Огнева, семья художника Владимира Андреевича Фаворского, семья профессора Горного института Давида Ивановича Иловайского, лесничего Обрехта и многих других. В 1925 году переехал из Переславля-Залесского и купил в слободе Красюковке дом писатель Пришвин Михаил Михайлович со своей женой Ефросинией Павловной и двумя сыновьями. Сергиевские охотники, в том числе и дядя Владимир Трубецкой, вскоре с ним подружились, а его гостеприимная жена благодаря своей сердечности и доброте полюбилась и охотникам, и многим жителям Посада*.[18]

В первое глинковское лето на дальние прогулки мы не ходили. Разыскали в километре от села, вверх по речке Торгоше, вытекающий из обрывистого берега ключ в кустах ольховника, рядом на дереве была прибита иконка. Тогда ключ назывался Гремучим, позднее его переименовали на Святой, к нему стали ходить богомольцы с бидонами, забирали из него якобы святую воду.

Побывали мы и в Вифании, бывшем монастыре, верстах в двух от села на берегу обширного озера. Там еще жило пять или шесть монахов, и церковь последний год была открыта. Монастырь был основан в конце XVIII века митрополитом Московским Платоном, который любил там отдыхать. При нас монашеские корпуса занимало педагогическое училище, а резиденция самого митрополита, остававшаяся нетронутой со дня его кончины, была превращена в небольшой, бережно содержавшийся музей, просуществовавший до тридцатых годов.

И еще мы собирали белые грибы, которых в ближайших глинковских окрестностях была тьма-тьмущая. Я ходил чаще всего вдвоем с Лялей Ильинской. Собирая, мы вели «умные» разговоры, соревнуясь в количестве прочитанных книг и в количесте найденных грибов.

В то лето одолевали нас комары. Еще прошлой зимой мой школьный товарищ Юра Неведомский научил меня курить, и с тех пор я курил потихоньку от учителей и родителей в том месте, где курят мальчишки всего мира, то есть в уборной. А тут благодаря комарам моя мать и тетя Лиля разрешили курить Петруше и мне. И мы с ним покупали самые дешевые папиросы — «Трезвон» (6 копеек пачка) и «Червонец» (10 копеек) и дымили своими папиросами целыми днями.

В ту весну в газетах поднялась кампания — принимать в вузы преимущественно молодых рабочих от станка, а также сыновей и дочерей рабочих. Появилась песенка:

Дайте мне за рубль за двадцать
Папу от станка, папу от станка…

Дальше не помню.

Организовали чистку вузов. Сперва появились в газетах накаляющие обстановку статьи с примерами, с конкретными фамилиями классово чуждых студентов, засорявших пролетарскую науку.