Записки уголовного барда

Поезд вместе со «столыпинским вагоном», в котором ехал я, прибыл на станцию Першино рано утром. Процедура разгрузки вагона была обычной, к которой я уже привык. С платформы выкрикивают твою фамилию, выскакиваешь из «купе», как приказывает конвой, и бегом несешься по коридору. В тамбуре собака с конвоиром, на перроне собак кишмя, конвоя еще больше. Нужно быстро выпрыгнуть из вагона с вещами, сесть возле него на корточки, руки за голову, вещи рядом. При этом еще до пробежки по коридору из клетушки громко и отчетливо выкрикнуть имя, отчество, год рождения, статью, срок. Ошибаться нельзя. Дальше сесть по четыре в ряд, в колонну, состоящую из таких же, выскочивших ранее. Здесь и «первоходы», и «строгачи», и «полосатики». По «воронкам» всех потом рассортируют.

Очередь дошла до меня.

— Новиков!..

— Александр Васильевич, 1953-й, 93-я прим., часть 2-я, десять лет усиленного, — прочеканил я куражно и сверх- разборчиво.

— Пошел!.. — гавкнул кто-то из конвойных с перрона со среднеазиатским акцентом, и я побежал по вагонному коридору. В обеих руках «сидора», мешают, бьются о стены. Выпрыгнул и встал. На меня вытаращились все кто мог. Те, кто приехал из лагеря нас «получать», знали, что этим этапом идет Новиков. Конвой, сопровождавший нас в дороге, первым делом сообщил встречавшим об этом. Собаки рвались и взахлеб лаяли, солдаты таращили глаза. В стороне, метрах в десяти, сидела колонна.

— Руки за голову, лицом вниз! — прокричал капитан с папками в руках.

Я сел четвертым слева, руками обхватив затылок. Следующим, после точно такой же процедуры, из вагона выпрыгнул подельник Толя Собинов. Он опустился на корточки за моей спиной и проворчал свое обычное:

— Козлы. Одно и то же, блядь, чурки безмозглые.

Разгрузка шла еще минут десять. Наконец начали разгонять по «воронкам».

— «Тубиков» отдельно, их после всех. Давай «полосатых»!

«Полосатых» было двое. Один пожилой, выглядевший очень больным и слабым. Второй помоложе, поматерее.

— Давай, начальник, в натуре, вези домой, заебались по этапам гоняться...

— Сам давай, не пизди! — рявкнул капитан.

Они медленно поднялись и побрели со своими огромными котомками к ближайшему «воронку».

— Новиков!

— Я...

— В левый, быстро, на «двойку» поедешь!

— Собинов! Туда же.

«Двойка» — учреждение Н-240 — 2/2. Я с самого начала знал, что еду именно туда.

Дальше начали расталкивать остальных. Поднялся ор, лай, сплошной мат.

— Быстро, блядь, по одному, бегом к автозаку! Вправо, влево — сами знаете! Бегом, быстро! Давай, пошел! Пошел! Пошел, сука!

Через пять минут набили до отказа и поехали. Автозак, в котором ехал я, оказался относительно свободным. От силы человек десять. Можно было даже закурить. Закурили. Дымом потянуло в кабину.

— Э, ну-ка быстро потушили! — крикнул через решетку окошка конвойный.

— Да никто не курит, гражданин начальник, это с улицы, в натуре, тебе потянуло! — сказал Толя, и все заржали.

— Давай не блятуй! — беззлобно и лениво огрызнулся конвойный с тем же азербайджанским акцентом. И все опять заржали.

— Да-а... Что еще за зона эта «двойка», говорят, «красная», — начал разговор кто-то из сидящих рядом.

— У меня подельник по первой ходке был здесь. Завхозы и бригадиры рулят. Козлота, короче, заправляет, — отвечал другой.

— Да сейчас везде на усиленном так. С карантина, говорят, в СПП заставляют вступать. Кто не хочет, того, короче, на прямые работы, на разделку. А «козлам» — послабуха.

— Да ну на хуй! Это все ментовские прокладухи. Вступил в СПП, напялил ландух, поначалу, может, полегче работу дадут. А за первый же косяк на разделку загонят. А ты уже закозлил. И что дальше делать? Не, я вступать никуда не буду. Да никто не будет, — неожиданно повернулся он ко мне и добавил: — Тебя-то, Санек, они фаловать сильней всех будут. Бля буду, у них такая команда есть. К тебе братва прислушивается, а им это как кость в горле.

— Они тебе будут обезличку делать, с первого дня прессовать начнут. На тюрьме прессовали и здесь будут.

Я молча кивнул головой. Думал я сейчас не об этом. А о том, что позади всего два года, а впереди еще целых восемь лет. И жизнь свою здесь придется строить заново и надолго. Выбраться досрочно вряд ли удастся, а потому готовиться надо к самому худшему. Помощи с воли тоже не будет. Маша с двумя детьми еле концы с концами сводит. Большинство знакомых разбежались кто куда. Телефон дома молчит. А из каждой второй машины, из каждой общаги, из каждого кабака звучит «Вези меня, извозчик». Вся страна слушает и поет, а мне за него еще долгих восемь лет.

— Подельник говорил, что зона голодная, петухов на зоне человек 500, не меньше.

— А всего сколько на зоне?

— Две с половиной тыши.

— Каждый пятый, что ль?

— Да.

— Да ты погнал.

— За что купил, за то продаю.

— Эх, сейчас бы раскумариться... Начальник, подгони на заварочку.

В решетку ткнулось лицо конвойного:

— Сейщас, белят, приедем, я тебе раскумарю!

— Ну, ты в натуре жутегон!

И все заржали снова.

— Сейщас приедем, ваш пьвець на карцер пайдет с та- бой. Будете дваем напара петь, ха-ха! — развеселился конвойный.