Записки учителя фехтования. Яков Безухий

К четырем часам дня болезнь начала развиваться столь угрожающе, что срочно встал вопрос о приглашении священника. По просьбе императрицы сэр Джеймс Виллие вошел в спальню умирающего, приблизился к его постели и со слезами на глазах стал умолять его, если уж он продолжает отказываться от помощи медицины, хотя бы не отказываться от помощи религии. Император ответил, что в этом отношении он согласен на все что угодно.

Пятнадцатого числа, в пять утра, к нему привели исповедника. Как только Александр его увидел, он протянул к нему руку и проговорил:

— Батюшка, обходитесь со мной просто как с человеком, а не как с императором.

Священник приблизился к постели, выслушал императорскую исповедь и причастил августейшего больного.

Затем, словно зная, с каким упорством Александр отказывается от всякого лечения, священник поставил под сомнение истинность веры умирающего и заявил ему: если он будет продолжать упрямиться, то существует опасность, что Господь воспримет его смерть как самоубийство. Эта мысль произвела на Александра весьма глубокое впечатление, и, немедленно призвав к себе Виллие, он объявил ему: он отдает себя в его руки и согласен на все, что тот сочтет нужным сделать для его блага.

Виллие тотчас же распорядился поставить на голову больному двадцать пиявок, но было уже слишком поздно. Императора терзала горячка, так что с этой минуты стала исчезать всякая надежда и комната наполнилась рыдающими и стенающими слугами. Что касается Елизаветы, то она отошла от изголовья больного только один раз, чтобы уступить место исповеднику, а как только он удалился, вернулась на свой обычный пост.

Около двух часов дня страдания императора явно усилились. Он знаком подозвал всех подойти поближе, точно желал раскрыть какую-то тайну. Но затем, словно переменив прежнее намерение, он воскликнул:

— Цари страдают более всех прочих!

Тут он замер, откинулся на подушку и пробормотал:

— Они свершили там бесчестное дело.

О ком он говорил? Неизвестно; но кое-кто предположил, что это был предсмертный упрек убийцам Павла.

Ночью император окончательно лишился чувств.

В два часа ночи генерал Дибич рассказал о старце по прозвищу Александрович, который будто бы спас несколько татар от такой же лихорадки, что свалила императора. Сэр Джеймс Виллие тотчас же потребовал, чтобы этого человека отыскали, а императрица, воспрянув, поскольку забрезжила надежда, распорядилась, чтобы за ним послали и немедленно привели к постели больного.

После этого она встала на колени у изголовья умирающего и, глядя ему прямо в глаза, со страхом наблюдала за тем, как жизнь постепенно покидала его тело. Разумеется, если бы святых и искренних молитв было бы достаточно, чтобы умилостивить Господа, Господь бы смилостивился и император был бы спасен.

Около девяти утра прибыл старец. Он с трудом согласился прийти, и его пришлось привести чуть ли не силой. Увидев умирающего, он показал головой, а когда его спросили, что означает столь безнадежный жест, объяснил:

— Уже слишком поздно; к тому же те, кого я излечил, были больны не этой болезнью.

При этих словах у Елизаветы угасла последняя надежда. И в самом деле, ночью, в два часа пятнадцать минут, император скончался.

Это произошло 1 декабря по русскому календарю.

Низко склоненная над ним императрица ощутила его последний вздох. Она страшно вскрикнула, рухнула на колени и стала молиться; через несколько минут она встала, чуть более спокойная, закрыла императору глаза, подвязала голову платком, чтобы у него не раскрылся рот, поцеловала его уже похолодевшие руки и, вновь опустившись на колени, предавалась молитвам до тех пор, пока врачи не настояли на том, чтобы она удалилась в другую комнату и они могли бы приступить к вскрытию.

При вскрытии обнаружились две унции жидкости в мозговых пазухах и закупорки артериальных и венозных сосудов головного мозга. Помимо этого, было отмечено размягчение селезенки — характерное изменение этого органа, когда причиной смерти больного служит местная лихорадка. Так что императора можно было бы спасти, если бы он не отказывался столь упрямо от всякой помощи.

На следующий день тело было установлено на возвышении, устроенном в том самом доме, где он скончался. Комната была затянута черным, гроб покрыт золотой тканью, вокруг горело множество свечей. Каждому входившему давали в руки подсвечник с зажженной свечой, и он держал ее в руках все время, пока находился в траурной комнате. У изголовья гроба стоял священник и читал молитвы; двое часовых с обнаженными шпагами дежурили день и ночь; двое других охраняли двери, и еще по двое были расставлены на каждой ступени лестницы.