Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Среди всех этих распоряжений, которые, вопреки опасениям всего света, предвещали достойное царствование, наступил день, когда следовало отдать последние почести скончавшейся императрице. И тогда Павел I решил исполнить свой двойной сыновний долг. В течение тридцати пяти лет имя Петра III произносили в Санкт-Петербурге только шепотом; Павел I отправился в монастырь святого Александра Невского, где был похоронен несчастный император; там он велел одному старому монаху показать ему никому неведомую могилу отца, приказал открыть гроб, пал на колени перед заключенными в нем августейшими останками и, сняв с руки скелета перчатку, поцеловал ее несколько раз. Затем, долго и благоговейно помолившись, он распорядился поставить гроб посреди церкви и совершать подле останков Петра III те же богослужения, что совершали в это время у тела Екатерины, выставленного на парадном ложе в одной из зал дворца. Наконец, отыскав барона Унгерн-Штернберга, бывшего преданного слугу Петра III, более трети столетия проведшего в уединении и немилости, он призвал старика в дворцовый зал, в котором висел портрет покойного императора, а когда барон явился, сказал ему:

— Я пригласил вас для того, чтобы у портрета моего покойного отца засвидетельствовать свою благодарность его преданным друзьям.

И, подведя барона к портрету императора, как если бы глаза того могли видеть происходившее в эту минуту, он расцеловал старого солдата, пожаловал ему чин генерал-аншефа, повесил ему на шею ленту ордена Александра Невского и поручил нести службу у тела Петра III, велев надеть тот самый мундир, какой он носил при жизни императора как его адъютант.

Наступил день погребальной церемонии; Петр III никогда не был коронован, и под этим предлогом его похоронили в церкви Александро-Невского монастыря как обыкновенного русского вельможу. Павел I приказал возложить корону на его гроб, перенести этот гроб во дворец и поставить рядом с телом Екатерины. Из дворца останки государя и государыни были перевезены в крепость и выставлены на одном помосте; и в течение недели придворные, раболепствуя, и народ, любя, целовали мертвенно-белую руку императрицы и гроб императора.

Стоя возле двух этих гробов, к которым он подходил, как и все прочие, Павел I, казалось, забыл о благочестии и мудрости. Он уединился в своем Гатчинском дворце под охраной двух или трех гвардейских рот и целиком ушел в мелочи воинской службы, проводя иной раз целые часы за чисткой пуговиц на своем мундире, что он делал с такой же усидчивостью, с какой Потемкин чистил свои бриллианты. С первого же дня его восшествия на престол все во дворце приняло новый облик; новый император, прежде чем заняться государственными делами, проводил время за теми мелочами, какие он считал нужным ввести в обучение и обмундирование солдат. Ежедневно около трех часов пополудни он спускался во двор, чтобы проводить там на свой лад строевые учения и показывать солдатам, как выполнять по его вкусу упражнения. Эти смотры, возобновлявшиеся каждый день и получившие название «вахтпарады», стали не только наиболее важным установлением его царствования, но еще и средоточием всего государственного управления. На этих смотрах он высказывал оценки, отдавал приказания, издавал указы и выслушивал доклады офицеров; на них он в окружении великих князей Александра и Константина каждодневно, при любом холоде, по три часа стоял без меховой одежды, с непокрытой лысой головой, задрав нос, заложив одну руку за спину, а другой попеременно поднимая и опуская трость, выкрикивая при этом «Раз — два! Раз — два!»; видно было, как он притопывает, пытаясь согреться, и пускает в ход свою гордыню, чтобы не считаться с двадцатиградусным морозом.

Вскоре все эти военные мелочи стали для него делом государственной важности; прежде всего он сменил цвет русской кокарды: вместо белой она стала черной с желтым ободком; и это было сделано правильно, поскольку, по словам императора, белая кокарда бросается в глаза издали и может служить точкой прицеливания, в то время как черная сливается по цвету с шапкой и, благодаря этому, неприятелю труднее наводить ружье на солдата. Однако реформа на этом не остановилась: она коснулась также цвета плюмажа, высоты сапог, размера пуговиц на гетрах; в итоге, чтобы наилучшим образом доказать императору свое служебное рвение, нужно было явиться на следующий вахтпарад с теми новшествами в форме, какие были введены им накануне; и не раз тот, кто с подобным проворством подчинялся этим ничтожным предписаниям, удостаивался ордена и вознаграждался производством в следующий чин.